берегу, чтобы оказаться напротив отрока. Теперь он следил за каждым его шагом, советовал, ободрял, ругал.
Когда Ратмир наконец приблизился настолько, что его от берега отделяла полоса воды с ледяным крошевом, Сбыслав скинул шубу, шагнул в холодную воду, вытянул руку.
— А ну давай-ка мне конец палки.
Ратмир протянул палку, Сбыслав ухватил ее за самый кончик.
— Ну, держись крепче, рвану сейчас.
— Не могу, — замотал головой измученный Ратмир, — не могу, пальцы окоченели.
— Я те дам «не могу»! — заорал опять Сбыслав, делая страшные глаза. — Не держат пальцы, хватай зубами, пес! Ну! Что я сказал?! Убью!
Ратмир, широко распялив рот, вцепился зубами в горькое окорье тальниковой палки, стиснул окоченевшими пальцами.
Сбыслав рванул на себя талину. Мальчик упал в ледяное крошево. Сбыслав, быстро перебирая палку, тащил его к берегу. Потом, увидев, что мальчик вот-вот разожмет зубы, потянулся вперед, схватил за ворот кафтана. Сначала лишь двумя пальцами, но тут же ухватил всей горстью. И вытащил на берег.
Ратмир валился с ног от усталости, но Сбыслав не дал ему упасть, держал крепко за воротник.
— Бежим к коням, — сказал Сбыслав, схватив свободной рукой с земли свою шубу.
— Не могу, — захрипел Ратмир.
— Бежим, дурень, — потащил его силой Сбыслав.
Так они и бежали по берегу. Потом Сбыслав натянул на отрока шубу, усадил в седло, подал поводья. Ратмир не мог их держать. Тогда Сбыслав привязал повод за заднюю луку своего седла и, вскочив в седло, погнал коня к городу. Он бы птицей пролетел это расстояние, если б не конь Ратмира.
А далеко сзади, то и дело наступая на тянувшиеся по земле поводья, бежал конь Ждана, и пустое холодное седло на нем засыпало мелкой снежной пылью.
Начиналась метель.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГОСПОДИН ВЕЛИКИЙ НОВГОРОД
XII
КРЕСТОЦЕЛОВАНИЕ
Дивился Александр по приезде в Великий Новгород не тому, что и впрямь велик он и красен, а более тому, что княжий-то двор бог весть где — за городом.
— Пошто так-то? — спросил кормильца.
— А пото, — отвечал Федор Данилович, — что больно господа новгородцы не любят, коли кто в их дела мешается, хотя б и князь.
— Так, а зачем же зовут тогда к себе князя?
— Хмы, — крутит головой кормилец, довольный любопытством отрока. — А кто ж их боронить-то станет от ворогов-то? Их дело торговать да глотки на вече драть: тот им князь не такой, этот не эдакий. Угоди поди.
— А батюшка угождает? Да?
— Он не Микола-угодник, а князь. Его дело — поле бранное. Вот в этом он и угоден Новгороду-те. А в чем другом пусть лучше они ему угождают.
Александр морщит лоб, пытаясь вникнуть, понять сказанное кормильцем.
— А пошто ж так? Кто им позволил князьями-то кидаться? То тот, то этот.
— Твой прапращур Ярослав Мудрый, царствие ему небесное. Хоть он и мудрый, а новгородцам лишку воли-то дал. Лишку.
— А зачем же он так?
— А как же? Они ему пособили стол Киевский отобрать у брата его, Святополка Окаянного.
— Это который братьев своих убил, Бориса и Глеба?
— Он. Он самый. За то и «окаянным» прозван был. И этим братоубийством своим он себе вельми навредил.
— Как?
— А кому охота под такого-то князя идти, у кого длани в крови братней? Когда он вкупе с погаными выгнал-таки Ярослава из Киева да начал гнаться за ним до Новгорода, Ярославу-те не до стола, а живот бы спасти. Прибежал он в Новгород и уж лодьи наладил за море бежать от братца-то… А тут новгородцы видят такое дело: убежит Ярослав — быть им под Окаянным, — порубили Ярославовы лодьи, посадили его на коня: «Веди нас на Окаянного». Да и разбили Святополка с его погаными поспешителями. А Ярослава опять на Киевский стол посадили… Вот за такие-то заслуги и пожаловал им Ярослав устав и грамоты.
— А что ж в тех грамотах? — не отставал Александр.
— А то, что вольны они в князьях. Кого хочу, того люблю. Ишь как обернулось. Ноне они князю с три короба наговорят, что льзя, чего нельзя. Еще и крест целовать им надобно. Сами небось целуют, да тут же и открещиваются от целования, а князь — держись.
Кормилец выглянул из окна во двор.
— Эге, Ярославич, как бы нам не опоздать. Федор-то на коне уж вон. И князь с послами из сеней идут. Пошли-ка и мы скоренько.
Они вышли из терема на высокое крыльцо, крышу над которым подпирали изукрашенные искусной резьбой столбы.
Князь заметил младшего сына, кивнул ему в сторону конюшни: в седло, мол, пора. Александр сбежал вниз, прыгая через две-три ступени, оглянулся на кормильца в нетерпении.
— Вот видишь, во младости сил-то сколь, — молвил Федор Данилович, спустившись с крыльца. — Не то что в мои лета. Поэтому стремись в молодые годы как можно более доброго сотворити. Упустишь час, не догонишь.
Ратмир уже ждал Александра, держа его коня под уздцы.
— Ну как? — спросил княжич слугу, принимая повод.
— Хорошо, князь. Скачи хоть до Киева.
Он привычно поймал рукой носок сапога господина и подтолкнул его вверх. Александр ждал, что Ратмир попросится ехать с ним, но стремянный промолчал. Только что старший конюший предупредил всех, что поедут лишь князь с наследниками, послы да несколько бояр. Дружине отдыхать велено и в город сегодня ни ногой.
Ярослав считал: дружинник князя своего должен как бога почитать. А будет ли почтение, если увидит он в городе, как помыкают новгородцы его князем. По всему этому рад бы Ярослав и сынов на Городище оставить, да нельзя. Во-первых, новгородцам показать надо гнездо Ярославово, дабы знали они — есть кому после него к ним на стол сесть, а во-вторых, княжичам тоже надо позреть на тех, кем править доведется, вкусить этого блюда сладко-горького.
Перед выездом из Городища князь оставил послов, к сыновьям подъехал.
— Пока с послами еду, держитесь следом. Как на Дворище на степень [50] взойду, будьте рядом со мной. Ты, Федор, о правую руку, Александр — о левую. И по граду поедем — будьте рядом, и в Софию войдем — тоже. Пусть все видят — есть у меня опора. Уразумели?
— Уразумели, отец.
Князь придирчиво осмотрел платье отроков, нашел все ладным.
— С богом.
И направил коня в голову отряда, где ждали его послы.
