Экий наглец! Побледнел княжич, сжал кулаки и пожалел, что плеть на седле оставил. Пошто же кормилец молчит, ай не слышит, что несет этот збродень?
Но Федор Данилович опустил руку на плечо отроку.
— Идем, Ярославич, идем дале.
— Ты слышал, что он вопит? С князя, вопит, кафтан снял! А?
— Пусть вопит. Найдется дурень — поверит, что платье княжье, да и купит. Всем их воплям внимать, недолго и сивым стать.
Вдруг впереди над гудящей толпой возник человек с берестой в руке.
Кричит что-то, берестой размахивая, внимание людей привлекает. А люди и впрямь устремились к нему.
— Слушайте, господа новгородцы и иные гости и калики перехожие. И передайте всем встречным- поперечным, что бежал от славного боярина Гостяты холоп обельный Фрол. Росту среднего, волос русый, очи голубые, нос с горбинкой, лицо оспой изрыто. Холоп тот ведает дело столярное. Слушайте все и передайте всем: аще кто даст беглому хлеба или укажет путь, куда скрыться, тот платит шесть гривен продажи. Аще кто задержит беглого или даст весть о нем боярину Гостяте, что на Славной улице, тому за переем гривна серебра от боярина. Слушайте все, передайте всем…
— Читай сызнова приметы-ы!
— Росту среднего, волос русый, — с готовностью начал опять бирич [57] — очи голубые, нос с горбинкой, лицо оспой изрыто…
— Ясно! Горох на рыле молотили, — заржал кто-то весело. — С такой приметой не утечь.
Люди расходятся, редеет толпа, но раз на торжище закличь сделана, то к вечеру весь Новгород о том знать будет, все сорок тысяч его жителей. И можно спать спокойно боярину Гостяте — не утечет далеко холоп, приведут, как бычка на веревочке. Кто ж откажется серебряную гривну получить.
И опять завопили купцы, на все лады хваля свои товары. Вот и харалужный — оружейный ряд. Разбежались глаза у княжича. И тут купец предлагает:
На его похвальбу отвечает озорно другой оружейник:
Луки, тули со стрелами, палицы, сабли, секиры, засапожники, щиты, копья-сулицы, булавы, шлемы, брони.
Никак княжич из этого ряда уходить не хочет, хотя кормилец давно тянет его за руку. Обилие оружия, радующее Александра, сердит Федора Даниловича:
— Ишь, плутни. Как князь в поход собирается — сулицы не выпросит. А как ушел уже, повынали, повытаскивали. Откуда что и берется. За гривну готовы отца родного продать.
В конце ряда харалужного народ столпился, и доносит оттуда ветер звон гуслей. Кое-как удается Федору Даниловичу княжича гуслями отвлечь.
Протиснулись вперед к самому гусляру. А тот оказался древним и седым как лунь старцем, да и слепым к тому же. Голос его не очень громок, но гусли под сухими пальцами поют звонко.
Прикрыв слепые глаза, старец поет:
Александр почувствовал, как от этих торжественных слов побежали у него по спине мурашки. А старец продолжал петь:
Александр, волнуясь, крепко стиснул ладонь Федора Даниловича.
Последние слова словно по щекам княжича ударили.
— Врешь, старый! — крикнул он возмущенно. — Врешь, пес!
В два прыжка разгневанный мальчик оказался возле старца, вцепился в гусли, чтобы разбить их тут же в щепки. Но кто-то сильный схватил его сзади и оттащил от старца, как щенка.
— Не трожь, господине, то не твое.
— Прочь руки! — вскричал Александр, взбешенный такой бесцеремонностью. Его оставили, но он уже и не пытался бросаться на старца. Он видел вокруг насмешливые лица и чувствовал, как бессильные, злые слезы закипают в очах.
— Не обижайте отрока, — неожиданно вступился за него гусляр, — ибо искренен он. А стане в мужах да умудрится. Благо дарю тебе, дитя мое.
Старец перекрестил перед собой пространство, где, считал, стоит мальчик. Но кормилец, уже схватив Александра, силой тащил его с торжища.
От обиды, душившей его, княжич ничего не замечал. Как прошли к подворью Яневича, как сели на коней, поданных им сыном тысяцкого Федором. И поехали со двора. Скорей, скорей в Городище, на двор княжеский. Когда выехали за город, княжич наконец спросил сердито:
— Пошто не заступился?
— За тебя? — спросил Федор Данилович.
— За Святослава.
— Эх, — вздохнул кормилец и долго молчал, сбираясь с мыслями. — Перед всем народом не заступишься, Ярославич. Которого князя русского народ не залюбил, так это уж во веки веков ему не замолить.
— А не ты ль про Святослава сказывал: смел, велик, славен?
