— Мало кун дал после похода, — предположил Федор.
— Э-э, сынок, корыстолюбцам сколь ни давай, все мало.
— Они тебя боятся, батюшка, — сказал Александр. — У тебя эвон дружина. А у них?
Князь обернулся, внимательно посмотрел на младшего:
— А почему ты так решил?
— Всегда так бывает, кого боятся, того и не любят.
— Вот именно, боится меня Софийская сторона вкупе с архиепископом. Земли-то под ними все, а коли я вдруг да пожелаю: поделитесь-ка, господа хорошие. Торговая сторона — та вся за меня. У ремесленника все при нем — молоток да руки. А купцам-то кто пути-дороги торит? Кто обозы да лодьи их боронит? Князь с дружиной. Вот так-то, чада мои, кому мы к выгоде али кого не трогаем, тому и любы.
Князь прошел через сени туда-обратно. Остановился перед детьми, сидевшими на лавке.
— Ну и как же нам быть с Софией-то?
— Сам же говорил — змее голову сечь надо, — напомнил Федор.
А младший посоветовал:
— Поезжай туда ввечеру, когда народу в храме не будет, да владыку-те за горло, да…
Ярослав весело расхохотался, подошел, обнял сынов, легонько стукнул лбами друг о дружку.
— Ну, лихи молодцы! Ну, лихи!
Потом, подвинув младшего на лавке, князь сел между ними.
— Нет, сынки, я не збродень, чтоб эдак-то. Мы с вами князья, нам надо по-другому.
— А как?
— Если нас владыка не любит, что надо сотворить, дабы любил?
— Кун ему дать поболе, — предложил Федор.
— Ну а ты, Александр, как думаешь?
— Не ведаю, батюшка. Может, другого приискать.
Ярослав ласково поворошил кудри младшему сынишке, улыбнулся.
— А ведь, сыне, ты по-моему думаешь. Спаси бог тебя, спаси бог. Ну что ж, сынки, не худо мы с вами подумали, не худо. Теперь вам можно и к немцу пойти, поучить язык его окаянный.
А когда сыновья уже в дверях были, князь предупредил:
— Да. О том, что здесь мы судили-рядили, не след никому знать, окромя вас. Поняли, чай?
— Поняли, батюшка.
— Ну и ладно. Идите с богом. Надо будет — покличу.
Князь не забыл о своем обещании. Когда поздним вечером наконец явился Яким с переодетым монахом Арсением, Ярослав, усадив гостя, отправил Якима за княжичами. Когда остались они вдвоем, спросил монаха:
— Догадываешься, для чего зван ко мне?
— Не станем искушать судьбу, — уклончиво отвечал Арсений.
— Ты, отец святой, не лиси предо мной. Али забыл наш разговор на Хутыни?
— Какой? О чем?
— Не ты ль, осуждая Антония, молвить изволил, что коли б был на его месте, меня б обеими дланями подымал?
— Молвил, — согласился Арсений, — и сейчас готов то ж повторить, что распри Софии с князем лишь ворогу на руку.
— Вот, вот. Ты-то это понимаешь, а он нет. И ведать не желает.
— А как же ему понимать, князь? Чай, в миру-то Антоний сам был боярином. Добрыней Ядрейковичем по прозванию. Вот оттель ветер и дует. С боярщины, князь, с боярщины.
— Ну а что, если вам с ним местами поменяться? Ты в Софию, а он на Хутынь.
Арсений долго и испытующе рассматривал князя, словно проверяя, шутит он или всерьез говорит. Наконец ответил смиренно:
— Я-то кто? Монах. А он эвон архиепископ, не то что рукой, и мыслью не достанешь.
— Слушай, отец святой, — начал сердиться князь, — коли рядимся с глазу на глаз, так не лиси, повторяю тебе.
— Так что ж тут лисить-то, князь? Рази он похощет в Хутынь? Это, супротив Софии, что в могилу.
— Ведомо, что не похощет. Я сам его выгоню.
— Сам не совладаешь, Ярослав Всеволодич.
— За мной вече пойдет.
— Вече, конечно, сила, но как с Киевом-то, с митрополитом быть?
— Ты, отец Арсений, ровно токмо что на свет народился. Да кого вече провопит, того и митрополит рукоположит.
Арсений задумался о чем-то, огладил широкую черную бороду, приосанился. «Ишь бестия, — подумал весело князь, — уж, никак, и владыкой себя вообразил. Ну давай, давай». А вслух сказал:
— Только на это, сам понимаешь, куны нужны, и немалые.
— Сколько? — спросил коротко и деловито Арсений.
— Тысяча гривен.
— Хорошо. Только половину до, а другую после посвящения.
— Срядились. Но учти, Арсений, станешь владыкой, не забудь уговор: обеими дланями за меня.
— Для того и соглашаюсь, князь, чтобы тебя возвеличить. Других помыслов нет — святой истинный крест.
— Ладно, ладно, — поморщился Ярослав Всеволодич. — Не люблю уста медовые, люблю меды хмельные. А ну-ка, отец святой…
С этими словами князь подошел к столу и налил из кувшина в два кубка хмельного меду.
— Выпьем.
— При моем-то сане, князь, — возразил было Арсений.
— Не ломайся. Мы одни. Выпьем за ряд наш.
— Разве что за ряд.
Они выпили крепкой хмельной медовухи. Князь тут же налил еще.
— Полно, Ярослав Всеволодич. Хватит. Разить ведь станет, аки от пьяницы.
— Человек о двух руках родится, — отвечал князь, — о двух ногах, о двух очах и пить должен две чаши кряду.
— А я вот родился об одной главе, об одном носе, одних устах.
Князю по сердцу пришлась находчивость монаха, он засмеялся.
— Вот так-то всегда будь со мной правдив и прям, и мой меч твоему кресту путь укажет.
Тут явился Яким с княжичами, с ними пришел и Федор Данилович.
— Благослови, отец Арсений, отроков моих, — сказал князь, жестом приглашая детей подойти к монаху.
Они подошли по очереди: сначала Федор, за ним Александр. Арсений осенил каждого крестом, благословил с готовностью.
— Учти, отец святой, то, о чем мы с тобой только что речь вели, они мне присоветовали.
Князь желал любви и приязни будущего владыки не только к себе, но и к детям своим.
— Так вот, дети мои, — сказал он почти торжественно, — перед нами грядущий владыка, и мы тщим себя надеждой, что теперь и София полюбит нас так, яко мы любим ее от рождения.
— Не рано ли, князь, — поежился от такой откровенности Арсений. — Медведь, чай, еще в лесу.
— Не рано, отец святой, — властно осадил его Ярослав, — в самый час. Медведь-то в лесу, а в сердце его уже стрела наша, да коли на то — и лес-то наш. Не рано.
XVI
«НЕ ОТВОРИМ ВОРОТА!»
