Щурится от яркого солнца князь, зорко смотрит вперед, где синей полоской видится земля. И хорошо ему: то ли оттого, что опять в поход побежал, то ли от песни разудалой. А скорее, от всего вместе взятого.
Выводят звонко да ладно голоса поющих. И сладостно на душе у русичей от грусти непонятной, от радости светлой, от своего умения песней все окрест завораживать.
Лодейщик на головном насаде зорко всматривается вперед, чтобы войти в устье Ловати. Вот лесок приметный, а вот дерево, разбитое молнией, — тут рядом и Ловать.
Вошли в реку. Смолкли песни, опали паруса. Надо веслами грести против течения. Кинули с насадов веревки на берег, по пяти человек с каждой лодьи подхватили веревки, потянули. Где веслом, где шестом, где бечевой — все вперед да вперед.
Князь велел передать по всем лодьям: остановки не будет, а посему есть, пить и отдыхать по очереди на ходу.
Поравнялись с Русой. Народ выбежал к берегу, приветствуют князя с дружиной. А лодьи и не думают чалиться, идут одна за другой мимо города. Только крикнули с головной: «Старшого с засады к князю-ю!» Старшой догнал насад князя уже за городом. Он был не один, с двумя воинами. Подъехав к берегу, не слезая с коня, крикнул:
— Здравствуй, Ярослав Всеволодич! Зачем звал меня?
— Здравствуй, здравствуй, — отвечал князь. — Да глотку-то не дери шибко, в Литве слыхать. Давай-ка в мой насад.
Старшой забеспокоился.
— Дык как я, Ярослав Всеволодич, я, чай, в бронях.
— Литву ты без броней и даже без порток встречал, а своего князя чтой-то засовестился, — съязвил Ярослав.
Поняв, что князю уже донесли о сраме, случившемся с засадой, старшой того более смутился.
— Дык утопну ж я в бронях-то.
Вышутив старшого засады, князь смиловался, велел приткнуть насад к берегу. Передав коня дружинникам, старшой залез в лодью князя. Ее тут же оттолкнули от берега, и она опять поплыла вперед.
— Здравствуй, Александр Ярославич, — кланялся старшой, увидев в насаде княжича. — Здравствуйте, христиане православные.
— Ну полно, полно, — осадил его князь. — Садись-ка подле да рассказывай.
Старшой опустился рядом с князем на лаву, вздохнул:
— Чего рассказывать-то? Тебе, чаю, все уж обсказали.
— А ты сызнова да подробней.
— Дык суббота ж была, князь, кажин христианин должен в баню…
— Тьфу ты! — осерчал князь. — На кой ляд мне твоя баня. Ты о деле сказывай. Как было? Сколько их? Сколь народу забили? Ну!
Старшой обрадовался, что о сраме молчать можно, взглянул с благодарностью на князя.
— А убитых у нас, Ярослав Всеволодич, четверо всего, в том числе поп Петрила.
— Поп? — удивился князь. — А он-то как случился?
— Они церковь грабить кинулись, ризы, иконы. А Петрила-то на них со крестом медным. Троих наповал уложил крестом, а тут его сулицей и достали. Был бы в бронях, уцелел бы, а то в рясе.
— А твои, из засады, живы?
— Ни одного не убило, Ярослав Всеволодич, — сообщил радостно старшой.
— Вот вишь, ни одного. Дабы уцелеть, не в бронях надо быть, а в чем мать родила, так?
Старшой опять смутился от злой шутки князя. Ярослав весело хлопнул его по плечу.
— Ништо. Опростоволосился, муже, терпи. Что я посмеюсь — не беда, худо, коли в притчу попадешь. Тогда уже до самой смерти не отмоешься. Сколь литвы-то побили?
— Десятка два.
— Вооружение у них?
— Сулицы, луки, мечи короткие. Все легкое. Даже брони не на всех.
— Ведомо, в загон сбирались. От нас тяжелеть хотят. Ну да ничего, явились по шерсть — воротятся стрижеными. Догнать бы.
— Догонишь, князь. Они уже затяжелели. Каждый успел по второму коню добыть и понаторочить — сумы трещат. Догонишь.
— Кабы не своротили к себе.
— Не своротят. Жадны. От дарового разум теряют.
— Дай-то бог, — вздохнул князь, скользнув взором по темнеющему берегу. — Вот ссажу тебя — пошлю дозоры. Яневич-то был в Русе?
— Нет.
— Стало, не добежал еще. Вишь, как на насадах да по прямой ладно вышло. И кони свежие, и, считай, день выиграли.
По велению князя насады ткнулись опять к берегу. Были уже сумерки. Старшой выпрыгнул на берег, куда уже подъехали дружинники с его конем. Со второго насада стали спускать коней, готовясь скакать в дозор. К Ярославу подошел княжич, помолчав, попросил негромко:
— Отец, пошли меня в дозор.
— Не проси, сыне, не пошлю. Наперво запомни: ты — князь, должен с основным войском быть.
Александр, видя непреклонность князя, воротился с носа на середину лодьи, где сидели на лаве Ратмир с Федором Яневичем.
— Ну что? — спросил Федор.
— Не пускает.
— Вот и мой такой же. Сам ратоборствует, а я дома сиди. Был бы млад, а то уж дите родил.
А князь попросту боялся теперь за княжича, хотя вида никому не показывал и даже себе не признавался. Тогда, зимой, после рати с Орденом, дознался он о самовольстве княжича в заслоне, которое едва жизни ему не стоило. Князь был так напуган, что заказал благодарственный молебен за чудесное спасение сына и отвалил Софийскому собору пятьсот гривен. Не забыл Ярослав и о милостнике княжича Саве-летуне, погибшем у стремени господина. Князь отослал вдове его и детям от щедрот своих десять гривен. Обо всем этом княжич даже не догадывался.
Ярослав отправил дозоры по левому и правому берегу реки, строго наказав при встрече с литовцами в бой с ними не вступать, а действовать скрытно, немедля уведомив о том князя. Он знал: если дозоры обнаружат себя, могут спугнуть врага.
А насады и ночью продолжали двигаться по реке. Шли почти без шума. Тихо журчала вода, рассекаемая лодьями, всплескивали весла. А говора людского не было слышно. Князь предупредил: за разговоры наказывать будет. Сам он сидел на носу переднего насада, чутко прислушиваясь к ночным
