звукам.
Посреди насада на сене спал княжич со своим милостником Ратмиром. Около них, откинувшись спиной на борт, посапывал сын тысяцкого, Федор.
Коротка летняя ночь. Вскоре светать начало, но сон не шел к князю. Продрог он к утру — впору шубу надевать. Но шубы в насаде не было, и Ярослав накинул и плотно запахнул корзно.
Утро предвещало хорошую, ясную погоду. Но и с наступлением дня никаких вестей о литовцах не было. Застоявшиеся кони, видя тучные зеленя по берегам, беспокоились, копытили настилы, ржали в нетерпении, мало считаясь с велением князя плыть в тишине.
Ввечеру к реке выскочил дозор Яневича, а вскоре явился и он сам. Князь велел приткнуть насад к берегу, чтобы поговорить с тысяцким, а заодно размять ноги.
Федор Яневич со страхом наблюдал за встречей отца с князем. А вдруг князь, желая порадовать тысяцкого, сообщит ему о Федоре, и тогда все откроется. Все узнают, как Федор обманул и родителя, и самого князя.
— Что делать? — шептал он княжичу, посвященному в его тайну.
— Я пойду к ним и в случае чего придумаю что-нибудь, — поднялся Александр. Он спрыгнул с насада на берег и направился к полянке, где стояли князь с тысяцким.
— Мои дозоры воротились, — рассказывал Яневич, — и точно установили — литвы на левом берегу нет. Следы их ведут на правый, в сторону Клина.
— Давай-ка переправляй свою дружину на правый берег, — сказал князь. — Скачи вдогон, да чтоб впереди сторожа бежали. А я пройду еще до ночи и тоже высажусь.
— Нам надо дозоры свои дождать, — подал голос Александр. — Неведомо, что они сообщат.
Князь покосился на сына, усмехнулся.
— Верно, сыне. Дождем их. Они нас по реке искать станут.
— Светлая голова у княжича, — желая польстить, молвил Яневич.
— Надо сына-то у стремени держать, вот и натореет, — отвечал Ярослав, намекая тысяцкому на его Федора.
Александр, поняв, что тайна Федора вот-вот раскроется, потихоньку стал отходить к берегу, чтобы предупредить беглеца. В лодье он увидел лишь Ратмира, встретившего его вопросительно-тревожным взглядом.
— Где Федька? — спросил княжич.
— Федька? — как-то странно переспросил Ратмир, словно впервые слышал это имя. — Федька-то… он это… исчез.
Потом Ратмир что-то мыкнул, кивая в сторону берега. Александр оглянулся: князь и тысяцкий шли к насаду.
— Где этот плутень? — спросил князь, взбираясь на нос лодьи.
— Он сбежал, батюшка, — отвечал Александр.
За князем, пыхтя, взобрался на насад Яневич.
— Если сбежал, то по берегу, — сказал князь. — На нем брони, в воде бы потоп.
— Явится ко двору, шкуру спущу, — погрозил плетью тысяцкий.
Князя это развеселило.
— Эге, Яневич, гляди, — погрозил он, улыбаясь, тысяцкому. — Ежели он в суд на тебя за сором подаст, я в послухи пойду.
Яневич, возмущаясь, поднялся на угорье, грузно сел на поданного коня и поехал вдоль берега, высматривая в насадах свое непослушное чадо.
Князь подал команду двигаться, и насады стали отходить от берега, чтобы плыть дальше.
И опять вечерело. Князь, соснувший днем, опять сидел на носу. Он ждал дозорных, чтобы начать высадку.
Александр стоял у борта и, вытягивая шею, внимательно разглядывал плывшие следом насады.
— Чего высматриваешь, Ярославич? — поинтересовался Ратмир.
— Федьку смотрю. Куда делся, ума не приложу.
— Да Федька с нами, — сказал просто Ратмир.
— Как «с нами»? — удивился княжич. — Он же сбежал.
— Ты уж прости, Ярославич. Это я для тысяцкого измыслил. А Федька эвон, — Ратмир указал на ворох сена, на котором они спали ночью. Он обхватил сено, поднял. Под ним и в самом деле лежал Федька. Он сразу сел, покрутил головой, фыркнул, как конь, отряхивая траву.
— Фу-у! Слава те господи, пронесло.
При виде этого чудища, явившегося из-под сена, княжича смех разобрал. Он засмеялся весело и звонко, чем и привлек внимание князя. Ярослав оглянулся.
— Федька, сукин сын! Ты откель?! Ах ты, пес! И отца, и меня надул!
В голосе князя не угроза, а веселый упрек. Но Федор все равно испугался, пал на колени.
— Прости, князь, — взмолился он. — На рать вельми хотелось.
Ярослав благодушно засмеялся, махнул рукой.
Дозор явился к полуночи и весть привез добрую: литва на Дубровне.
Князь велел дружине выгружаться с поспешностью, но, как и прежде, блюдя тишину. И люди молчали, лишь кони весело храпели и ржали, взбрыкивая на берегу.
Отпустив лодейщиков, князь сел на своего коня и в сопровождении княжича направился к дружине, выстроившейся невдалеке. Подъехав, Ярослав подождал, пока смолкнут голоса, и заговорил:
— Други мои верные! Христиане православные! Литва на Дубровне лагерем стала и в сей час седьмой сон смотрит. Мы же очей не сомкнем, пока они на земле нашей в благополучии обретаются. Посему выступаем туда немедля с должным поспешанием и скрытностью. Заутре там будем. Помните, чем внезапней падем на них, тем менее урона понесем. Да будет с нами крест честной и Мать Пресвятая Богородица!
Ох и красна же Русская земля в летнюю ночь, когда едешь по ней на борзом коне. Едва угадываешь впереди лес темный, тучные травы стелются под копыта, и мнится, что конь твой бежит, земли не касаясь, будто сам он радуется легкости бега своего, свежей струе, наносимой с ближнего болота, пышной траве, изукрашенной предутренней росой. Звезды мерцают вверху, заря летняя за спиной угасать не хочет.
«Д-р-р-р-р, д-р-р-р», — сонно скрипит коростель в стороне. И сердце княжича замирает от необъяснимого восторга. Он оглядывается и видит: позади на фоне алой зари чернеют шеломы и копья скачущих воинов. Ни вскрика, ни слова, только глухой ропот сотен копыт.
Так бежала дружина почти до самого восхода солнца. И когда стало совсем светло, вынырнул из-за леска навстречу дружине дозор. По рядам передали повеление князя: «Враги за лесом, подкрадываемся шагом, дабы не заслышали они топот копыт. Увидев лагерь, скачем во весь дух, но опять же без единого слова».
Ярослав тронул коня и, не оглядываясь, поднял руку, качнув ею направо и налево. Дружина поняла знак и тут же на ходу стала растекаться в стороны, образуя полукольцо для атаки.
Словно половодье, захлестнула лагерь русская конница. Русские рубили, кололи обезумевших от страха вражеских воинов, не давая им времени опомниться и оказать хотя бы малейшее сопротивление. Даже те, кто успел сесть на коней, думали об одном: только бы спастись, уйти живым.
Бой был скоротечен. В считанные мгновения дружина пронеслась по лагерю врага, оставив после себя поле, усеянное трупами, и клубы пепла с потревоженных кострищ. Часть дружины устремилась в примыкавший к лагерю лес, догоняя и разя остатки литовского отряда. Другие помчались заворачивать табун коней, напуганных внезапно вспыхнувшим боем.
Князь спешился у шатра, в котором был захвачен прямо в постели командир литовского отряда. Дружинники выволокли его в нижней сорочке пред светлые очи Ярослава Всеволодича.
Княжич в сопровождении Ратмира и Федора ехал по разгромленному лагерю, рассматривая следы нещадной и жестокой сечи. Среди убитых не было видно ни одного русского. Это и радовало княжича, и огорчало: уж очень легка оказалась победа. Да и рать-то скорее напоминала простое избиение застигнутых врасплох людей, чем бой.
— Ты глянь-ка, Ярославич, — крикнул Федор, указывая в сторону.
