воевод и посла владимирского. Дождавшись, когда утихнет дружина, он заговорил:
— Дорогие воины мои, только что прибыл гонец от великого князя с вестью радостной. Хан Батый со всем его войском поганым ушел с Русской земли туда ж, откуда притек к нам.
— Любо-о-о! Славно-о-о! — закричали воины, искренне радуясь доброй вести. Многие обнимались меж собой, поднимали ввысь мечи, копья, потрясая ими. Когда схлынула первая волна восторга. Александр сказал:
— Теперь Русь ждет от нас, когда мы дадим вздохнуть ей от ливонцев.
— Веди нас, князь! Веди! — вскричали дружинники.
И тут в дальних рядах крикнул кто-то: «На Псков!»
Потом клич этот подхватили другие.
— На Псков! На Псков!
Князь покосился на Кербета, тот подмигнул в ответ: а что, мол, я говорил. Александр поднял руку, прося тишины, сказал:
— Воля ваша с моей согласна. Ведомо мне от верных людей, томятся псковичи под ливонцами. Не чают, когда вновь будут под рукой нашей. — Князь обернулся к слугам: — Коня мне!
Александру подвели его вороного, любимого. Князь сел в седло, окинул взором дружину.
— Коли бог к нам милостив, попробуем Псков изгоном взять. Не отставать!
Александр выехал вперед, рядом воин с прапором, следом дружина.
Проехав до озера, князь оглянулся, увидев далеко растянувшееся войско, сказал, ни к кому не обращаясь:
— Растянулись вожжой, а еще Псков копьем взять хотим.
— Так снег же глубокий, Ярославич, — сказал Светозар. — Хошь не хошь, а теснись дорогой.
— Вижу и сам. Не слепой. Да токмо не легче от этого.
Когда впереди замаячили луковицы псковских церквей, дружина прибавила ходу. Перед городом дорога стала пошире, и всадники сразу же перестроились по четверо-пятеро в ряд.
Ворота были открыты, но, когда в виду города явилась дружина, у ворот началась свалка. Рыцари, находившиеся там, бросились закрывать их, а псковичи, признавшие в приближающемся войске своих, стали отчаянно препятствовать ливонцам. Рыцари закололи двух псковичей, но не устрашили остальных, а, наоборот, обозлили. Поскольку псковичи не были вооружены, они бились с рыцарями чем попадя: кто размахивал багром, кто оглоблей от саней, кто пытался надеть на рыцаря корзину, чтобы свалить его и обезоружить.
Это позволило дружине на полном скаку влететь в Псков.
— Никого не выпускать! — крикнул Александр. — Перекрыть все ворота!
Дружина устремилась на Вечевую площадь, а от нее стала растекаться по улицам и переулкам, догоняя и разя разбегавшихся рыцарей. Внезапность налета не позволила рыцарям сосредоточиться в одном месте. Они отбивались там, где были застигнуты.
Если при взятии Копорья дружине самой пришлось добывать победу, то в Пскове на сторону Александра сразу же поднялись все мизинные люди. Они кинулись помогать дружинникам, ловить и обезоруживать рыцарей. Видя такое рвение народа, князь остановил коня у вечевой колокольни, соскочил с него и, сев на крыльце, крикнул:
— Приведите мне Твердилу!
— Твердилу-у-у! — завопили мстительно люди и гурьбой кинулись в сторону его терема.
Но предателя-посадника дома не оказалось. Люди разбежались по всему городу, крича на всех углах:
— Твердилу к князю! Твердилу на суд!
Весь город поднялся на ноги искать беглеца. Наконец нашли его в сарае корзинщика и приволокли к князю. Он не был связан, но не мог и рукой двинуть, так как все его тучное тело было плотно втиснуто в корзину, лишь голова торчала.
Увидев Твердилу в таком жалком состоянии, князь нахмурился, спросил сухо:
— Что, Твердила Иванкович, не любо быть лозой оплетенным?
— Прости, Александр Ярославич, — всхлипнул Твердила, — проникнись заботой моей, пойми меня.
— Заботой предателя проникаться не хочу, — сказал жестко князь. — Понимать переветчика не желаю. Скорее врага своего лютого пойму, чем предателя. Молись, Твердила, если бог примет твою молитву.
Так в корзине и повесили Твердилу на виселице, где совсем недавно вешали ливонцы сторонников князя.
Потом псковичи приволокли бояр, служивших немцам. Суд Александра был короток:
— Вздернуть!
Ни мольбы, ни слезы не могли смягчить его сердце. Предательство князь почитал самым тяжким и непростительным грехом.
На площадь дружинники пригнали связанных пленных рыцарей. Все они были без шапок. К князю подошел воевода Кербет, еще разгоряченный боем:
— Александр Ярославич, что с этими велишь сотворить?
— Этих обменяем, Кербет.
— Ну гляди, тебе видней, — вздохнул воевода с сожалением. — Что до меня, я б их… Сколь наших сгубили — посчитай.
Александр поднялся со ступеньки, похлопал воеводу по плечу:
— Воин ты добрый, Кербет, а мироустроитель плохой. Зло в бою хорошо, а в миру — помеха. Мужей наших не воротишь, царствие им небесное, а убийством безоружных чести себе не прибавишь. Скорее, наоборот, последнюю потеряешь.
Князь прошел к толпе пленных ливонцев. Остановился перед ними, медленно обвел суровым взглядом. Заговорил по-немецки:
— Сколько раз земле Русской вас учить надо? — Князь остановился, словно ожидая ответа, но рыцари молчали. — Неужто не знаете, что земля наша горит под чужими ногами, ибо закона и власти чужой не приемлет? Может, вам туда хочется? — Александр указал на виселицы. Рыцари молчали, и он повторил уже настойчивее: — Я спрашиваю, вам в петлю хочется? Отвечайте!
— Нет, — прошелестело в толпе рыцарей.
— То-то же, — вдруг улыбнулся князь. — А чтоб наука вам впрок пошла, придется, господа рыцари, попариться в порубах новгородских.
Князь обернулся, кивком головы подозвал к себе Сбыслава.
— Сними со всех брони, железа, — и пешком в Новгород. Слышь, пешком! Там вели запереть в поруб и давать на день по куску хлеба и по чуму воды. Не более.
В это время к князю протиснулись два псковича.
— Воля твоя, князь, но отдай нам того, рыжего. Эвон, черт долговязый, хоронится за чужую спину, чует кошка…
— А что он вам?
— Александр Ярославич, — заговорили, перебивая друг друга, псковичи. — Это злодей, каких свет не зрел. Он не токмо твоих сторонников казнил, а и малых детей не щадил, говоря при сем: дурную, мол, траву с корнем рвать надо. Отдай его нам, князь.
— Ну что ж, — нахмурился Александр. — Берите. Да все вины ему прочтите, дабы ведали пленные рыцари о справедливости и неотвратимости суда вашего.
Князь круто повернулся и пошел с площади, сопровождаемый Светозаром и Кербетом. Шли не оглядываясь. Сзади завизжал вдруг по-поросячьи рыжий ливонец, которого псковичи тащили к виселице.
XXVIII
