— Ну что ж, это… это… забыть могли. Дарья Михайловна наверняка увезла Ванечку из Ростова. Вот доберешься в Сухуми, разыщешь. Там все же тыл, легче разыскать.
— Никуда я отсюда не уеду. Хватит, — сухо проговорила Ольга. — Я останусь в медсанбате в нашей дивизии. С отцом уже говорила. Упрямится, но я из дивизии не уйду. Какая я альпинистка, если уйду с гор, когда здесь такое началось?..
— А дети? Их сопровождать надо.
— Лейла будет сопровождать. Ей необходимо попасть в штаб армии по каким-то своим делам. Так что… Послушай, — неожиданно перевела разговор Ольга, — мог ведь Борис просто заблудиться? Не верю я, чтобы он мог погибнуть в этих горах.
— Кто знает, — ответил Степан. — Предэльбрусье Борис, конечно, хорошо знает. Но ведь сейчас не тридцать восьмой год. Война…
5
Борис очнулся от резкой боли в боку. Он открыл глаза и увидел в небе белые, очень нежные кучевые облака. Сильно хотелось пить. Борис попытался подняться, но сильный удар в бок свалил его на землю. Отдышавшись, он снова открыл глаза. Над ним склонился тот самый фельдфебель, который выиграл у него единоборство в полуразрушенном окопе.
Борис лежал возле блиндажа, примеченного им еще на рассвете. Вокруг толклись егеря. Фельдфебель с синеватой жилкой на лбу что-то им рассказывал, и егеря громко хохотали.
Произошло самое страшное, что только можно предположить, — плен! Командир, брат генерала Севидова, в плену. Впрочем, документов при нем никаких не было, и одет он был в штатскую альпинистскую одежду. Значит, можно выдать себя за другого…
К блиндажу подскакал всадник на гнедом красивом жеребце. Он легко спрыгнул с коня, о чем-то поговорил с фельдфебелем и быстрым шагом подошел к Борису. Всадник был в форме офицера горной дивизии «Эдельвейс». Он оглядел Бориса, уставился на его альпинистские ботинки с шипами и, улыбаясь, проговорил:
— Альпинист. Гут. Я есть также альпинист. Балканы. Крым. Ти есть Эльбрус. Гут. Ти, я коммен нах Эльбрус. Гут.
Борис пошевелился, попытался встать, но, вскрикнув от боли, тут же упал на землю.
— Это есть плёх, плёх, — приговаривал офицер, разглядывая рану на руке Бориса. — Лазарет. Лечийт, лечийт. Гут.
…Не по-раннему жарким утром машина после долгой тряской дороги бесшумно покатила по деревянному настилу моста. Немец-конвоир дремал, прижав обеими руками к щеке винтовку. Борис с трудом дотянулся до маленького окошка, вделанного в тент, и узнал Дон, речной вокзал, элеватор. Его везли в Ростов. На мгновение мелькнула мысль — бежать. Бежать сейчас же, пока дремлет гитлеровец. Но он тут же отогнал эту мысль. В другое время он махнул бы через перила моста — и поминай как звали. Но бежать, да еще вплавь, с изувеченной рукой, — безнадежно. Он не мог вспомнить, у кого из писателей вычитал: «Последнее, что покидает человека в жизни, — это надежда».
Борис все смотрел в оконце, с трудом узнавал знакомые улицы.
Уцелевших домов теперь было гораздо меньше. А он ведь совсем недавно был здесь с Ольгой, шел по этим улицам. И тогда было много разрушенных домов и едкий дым поднимался из развалин, но тогда по улицам ходили советские солдаты и проезжали советские автомашины. Кажется, вечность прошла с тех пор, как он шел с Ольгой в родной переулок Володарского, а по сути, и месяца не прошло.
Машина шла по Ворошиловскому проспекту. Миновав кладбище и Андреевскую рощу, проскочила Турмалиновскую Балку и остановилась у зеленых ворот. Борис узнал строения за красным забором — до войны здесь было Ростовское артиллерийское училище. Теперь размещался лазарет для раненых военнопленных. Лазарет был окружен глубоким рвом, обнесенным в три ряда колючей проволокой.
Пленных размещали в длинных грязных бараках, построенных на широком плацу бывшего училища.
Бориса Севидова поместили в барак для тяжелораненых военнопленных. Это было огромное помещение с ровными рядами нар, выстроенных в три яруса, плотно набитое людьми. Крыша барака протекала, и под ногами хлюпала грязь.
В барак вошел военнопленный с большим ведром.
— Налетай, архаровцы! — крикнул он и принялся разливать по котелкам вонючую похлебку. В пленном Севидов с удивлением узнал Петра Дерибаса, казака из станицы Кочетовской, несмотря на то что у Дерибаса уже не было его пышных, буденновских усов. Теперь на его лице необычно выпячивались скулы. Без усов Петр был похож скорее на калмыка, чем на своего предполагаемого предка Дона Йозе Де Рибаса — основателя Одессы. Бориса насторожило, что Дерибас находится в лазарете, видимо, на каком-то привилегированном положении. Иначе немцы не доверили бы ему раздавать пищу.
Сейчас Дерибас его непременно узнает. Вся надежда на конспирацию рушилась…
Дерибас ловко орудовал черпаком, разливая в миски, жестяные банки, кружки вонючую похлебку. Он сопровождал свою работу веселыми прибаутками: «О, чернявенький! Тебе, кацо, по блату суп харчо. Вкалывай получше, потом шашлык получишь. А ты, видать, с Рязани — ешь пироги с глазами. А ты, белобрысый, чего такой сердитый? Получай щи — пузо полощи. Налетай! Не зевай! Отращивай пузяры!»
Когда очередь дошла до Бориса, их глаза встретились. Дерибас осекся и замер с черпаком в руке. Борис понял, что сейчас произойдет непоправимое, если Дерибас выдаст его.
— Ну что, Петро, уставился, как на икону? — первым обратился к нему Борис. — Не узнаешь? Я же Семен Ручьев. Чи забыл, как рыбцов таскали в Кочетовке?
Пленные с любопытством наблюдали за этой сценой. Дерибас поставил ведро и с черпаком в руке бросился к Борису.
— Вот так встреча! Здорово, Ручьев! Держи, Семен, свою порцию, — приговаривал Дерибас, наливая в чашку баланду. — Ешь, Семен. Поправляйся. Вон как дошел — совсем, что та чехонь после нереста. Оно бы, конечно, вяленого рыбца сейчас…
Дерибас смотрел, с какой жадностью Борис набросился на еду, потом оглядел барак, словно что-то отыскивая, и указал черпаком в сторону окошка:
— Там. — Дерибас прошел вдоль нар и крикнул лежащим на досках пленным: — А ну, архаровцы, подвинься, уступи место моему другу! Быстро, быстро!
Лежащий на нарах красноармеец с перебинтованный плечом сделал усилие приподняться.
— Прекрати, Дерибас! — крикнул Борис. Он оставил недоеденную баланду и подошел к нарам. — Лежите, товарищ. — И повернулся к Дерибасу: — Тебя кто просит? Обойдусь и без твоей опеки!
В бараке зашумели. Но внезапно все стихло. Раненые поспешили занять свои места. Только слышалось:
— Кабаневич!
— По местам!
— Староста идет!
К Борису подошел сухопарый низкорослый мужчина и, поправив на горбатом носу очки в роговой оправе, строго обратился к Дерибасу:
— Что здесь происходит?
— Не видишь, очкарик? Человека устраиваю.
— Вы, господин Дерибас, не командуйте тут. Ваше дело…
— Я те дам мое дело! — Дерибас замахнулся на старосту черпаком. — Еще похрюкай, свинья поганая! Чтоб мой друг, Семен Ручьев, с такой раной на верхотуру лез?
— Здесь все раненые, и ни для кого не должно быть привилегий, — не сдавался Кабаневич.
— Я те дам привилегии, сука! — снова замахнулся черпаком Дерибас.
