В тот вечер, несомненно, ужин прошел бы тем же порядком, но непредвиденный случай все изменил. В соседней очереди вспыхнула ссора между двумя солдатами. Причина так и осталась неизвестной. Не было ни криков, ни ругани. Они просто кинулись друг на друга с какой-то дикой злобой. Что послужило толчком к этому взрыву ненависти — бог весть. Один из них, поменьше ростом, выхватил нож — все увидели, как блеснуло лезвие. Второй в ответ выхватил свой. Те, что оказались в непосредственной близости от драки, не решались соваться их разнимать. Некоторые кричали:
— Прекратите, ради Бога! Не надо!
Другие, наоборот, подзадоривали:
— Валяй, ребята, пускайте кровь!
Тот, что повыше, уворачиваясь от удара, потерял равновесие и, налетев на котел, опрокинул его.
— Котел! О, нет! — взвыли солдаты.
Толстуха раздатчица бросила свой пост и пустилась наутек. Это вызвало еще более бурную реакцию, чем сама драка. Все принялись орать, хохотать, улюлюкать, словно с цепи сорвались. Лейтенант, явившийся навести порядок, тщетно надрывался:
— Десять суток гауптвахты! Десять суток! Бросить ножи!
Но все это не имело значения — абсолютно никакого значения в сравнении с тем, что совершалось в безмолвии всего в нескольких метрах, у соседнего котла.
Бальдр уже получил свою порцию, настала очередь Алекса. Начавшаяся драка нисколько не интересовала его, он и не смотрел в ту сторону. Вот сейчас она поднимет голову, загадал он. Не сможет совладать с любопытством. Как же иначе — любой не удержался бы и посмотрел, хоть мельком, что случилось.
Алекс не ошибся. Она действительно подняла голову, и капюшон съехал на затылок. Под ним была еще вязаная шапка, из-под которой выбились на лоб несколько прядей. И Алекс понял, почему она прилагала столько усилий, чтоб никому не показываться: она одна была красивее всех девушек вместе взятых, которых он встречал за всю свою жизнь.
Это лицо было в точности таким, каким рисовалось его воображению самое прекрасное лицо, какое только может быть, — лицо его грез… И вот — такое лицо существует на самом деле и сейчас открылось ему! Он смотрел как завороженный. Лицо было смуглое, немного скуластое. Больше всего места занимали глаза и рот. Выражение детское и одновременно строгое. Все вместе составляло некое идеальное сочетание, поразившее его прямо в сердце.
Она несколько секунд смотрела на драку, сдвинув брови, как невольный свидетель зрелища, которого не одобряет. Потом отвела глаза, и ее взгляд встретился со взглядом Алекса. И остановился на нем. Наверняка она этого не хотела, просто так получилось.
И Алекс провалился в эти глаза.
Провалился, словно полетел, это было полупадение, полустранствие. Глаза были огромные, чуть раскосые, темные. И полные нежности. А главное, в них был целый мир.
Это продолжалось совсем недолго. Позади него очередь проявляла нетерпение. Его подтолкнули в спину:
— Двигайся, чего встал!
Девушка заметила, что капюшон у нее откинулся, и поспешно надвинула его на лицо. И опустила голову. Не видя больше ее глаз, Алекс почувствовал себя покинутым. Он протянул котелок, и она налила его до краев, так что его пальцы окунулись в похлебку. Больше туда не поместилось бы ни капли.
— Можно мне еще?
Просьба была откровенно абсурдная. Девушка еще раз подняла на него глаза. И еще раз он почувствовал, что теряет почву под ногами.
Он не мог заставить себя уйти просто так. Но что можно сделать? Она наверняка не говорит на его языке. Вот сейчас она опустит глаза, и все будет кончено. И тогда он сделал то, что показалось ему самым простым и правильным: указал на себя пальцем и назвал свое имя:
— Алекс.
Секунду она поколебалась, потом, опомнившись от удивления, таким же манером указала на себя и назвалась:
— Лия.
Это было первое слово, которое он от нее услышал.
Сзади напирали:
— Ну, ты проходишь или нет?
Он двинулся дальше, и первый шаг и все последующие больше не были обычными шагами.
С этого дня лагерь для Алекса преобразился. Грязь теперь была не грязь, огонь — не огонь, небо — не небо, снег — не снег. Ему казалось, что изменилась сама природа вещей, их химический состав, как это было восемь лет назад на Малой Земле после исчезновения Бриско. Тогда тоже все стало не таким, как прежде: другими были звуки и шумы, по-другому звучали голоса людей, у еды появился привкус горечи, сам он бегал не так быстро, прыгал не так высоко. Он чувствовал себя отяжелевшим, заторможенным. Сама жизнь стала тогда какой-то вязкой.
На этот раз все было наоборот: какая-то необычайная легкость воцарилась в мире, какое-то нетерпение. Лия… Он без конца повторял это имя, то про себя, то шепотом. Стоя в очереди к котлу, он чувствовал, что колени у него дрожат, а оказавшись перед девушкой, тихонько произносил: Лия… Она поднимала голову и отвечала: Алекс… На третий день она впервые одарила его улыбкой. Быстро, украдкой. Никто другой этого и не видел, но сам он еле устоял на ногах — так в нем все всколыхнулось. Этой улыбкой она словно подтвердила раз и навсегда: из сотни тысяч солдат на тебя одного я смотрю, с тобой одним говорю, одному тебе улыбаюсь… Каждый вечер он говорил себе: «Сейчас я увижу, что она не такая красивая, как мне показалось, это мое воображение ее приукрашивает…» — и каждый вечер убеждался в обратном — она оказывалась красивее, чем накануне. Один раз она не вышла на работу, и от страшной мысли, что ее больше нет в лагере, у него холодело в животе до следующего вечера, когда она снова появилась у котла.
Довольно скоро он не выдержал и открылся Бальдру. Они как раз получили вечернюю похлебку и уселись со своими котелками на дышле одной из повозок.
— Ты обратил внимание на раздатчицу? — спросил Алекс.
— Какую еще раздатчицу?
— Которая моложе других…
Бальдр подул на ложку и бережно поднес ее ко рту.
— Я смотрю на похлебку, а не на раздатчиц. А что в ней такого особенного?
— Ну, она… конечно, их толком не разглядишь под капюшоном, но эта, по-моему… ну… вроде недурна…
— То есть?
— Ну, мне кажется, она… что-то в ней есть привлекательное…
Бальдр от души расхохотался.
— Ха! Ха! Ха! Тебя и дурить неинтересно. Думаешь, я не видел, как ты подъезжаешь к этой девочке? Она и правда красивая. И не зря свою красоту прячет. Покажись она, какая есть, — часу не пройдет, половина лагеря перебьет другую. Вообще для меня загадка, каким ветром ее занесло горе мыкать в этом курятнике. Прямо видение какое-то. Я-то предпочитаю на нее не смотреть. Зачем? Душу только травить… Все равно что, умирая с голоду, смотреть на жареную курочку, румяную такую, вдыхать ее запах и знать, что съесть ее ты не можешь. Я вижу, она глазки-то на тебя поднимает, когда ты ее называешь по имени. Кстати, как ее звать, а?
— Ее зовут Лия.
— Лия, значит. Красивое имя. Но если хочешь добрый совет — брось это дело. Сам знаешь, правило жесткое: никаких шашней с поварихами. Ты здорово рискуешь. К тому же мы скоро снимемся с лагеря, так что… Брось, право.
Он бросил ложку в снег и допил оставшуюся жижу через край.
