В ответ было мощное «ура». Они так орали, что в конторе переполошились (как мне потом рассказала мой друг, старая большевичка Маруся Шатревич). Из своего кабинета выскочил побледневший Решетняк и с воплем: «Что такое? Почему «ура»?! Что там происходит?» — бросился искать начальника военизированной охраны, который уже бежал ему навстречу. Когда Решетняк вернулся, Маруся спросила его, что же случилось?
Начальник немного сконфужено махнул рукой:
— Да в карцер привели Мухину, она обещала им рассказывать свои байки, ну они на радостях и горланили.
Я им рассказывала своего любимого Диккенса часов до одиннадцати или двенадцати, остановилась на самом интересном месте, обещав завтра закончить роман, и улеглась на нары спать.
На другой день все прибежали в карцер несколько раньше обычного и послали за мной самую младшую, Тоню Томилину. Я наскоро поужинала и поспешила в карцер. Оказалось, они весь день на работе думали о том, что будет дальше с героями.
— А у меня к тебе просьба, — сказала Поздняк. — У меня тоже три дня карцера, но сегодня последний день. И я очень прошу, закончи роман сегодня.
Поднялся галдеж. Все запротестовали.
— Из-за тебя одной она будет комкать роман. — Они стали возмущаться и долго не могли успокоиться.
— Товарищи, не будем терять время, летний вечер так короток… На чем я остановилась?
Я решила не заканчивать на самом интересном месте, но я рассказывала моего любимого Диккенса, а этот писатель на любом месте интересен. Я еле уложила их спать, пообещав завтра закончить роман.
— А я уже последний день здесь, — вздохнула Поздняк.
На следующий, третий вечер моего пребывания в карцере только я приступила к рассказу, как мы услышали за дверью ее голос. Дежурный солдат объяснял ей, что у нее лишь трое суток карцера.
— Иди, Поздняк, отдыхай себе, ты их уже отсидела.
— Я еще только один вечер, вам ведь все равно, — убеждала его Поздняк и все-таки проскользнула мимо ошеломленного стража. И тут же сердито воскликнула:
— Ты уж начала. Много рассказала?
— Я только начала…
— Так начни снова.
Пришлось мне начать снова. Поздняк жадно слушала, как ребенок сказку. Она, ветеринарный фельдшер, была осуждена на десять лет за вредительство — будто бы травила скот. Падеж был изрядный. То, что она с плачем провожала каждую издыхающую от недокорма коровенку, как свидетельствовали колхозники, во внимание не принималось. Сказали: притворялась! Никаких вскрытий, подтверждающих наличие в организме павших животных яда, тоже, разумеется, никто не делал — и так все ясно. Судили заочно — тройка, которую никто никогда не видел.
При обходе командиром военизированной охраны постов наш охранник при карцере рассказал о странном поведении Поздняк. Командир отправился к начальнику. Решетняк так разносил главного бухгалтера, спрашивая ее, не захотела ли она на караганник? (Рассказывала об этом мне тоже потом Маруся Шатревич.) Командир, почесывая затылок, доложил ему, что Поздняк либо повредилась умом, либо что-то тут не так.
— Мы же дали карцер в наказание? Так? Дали ей трое суток с выводом на работу, а она непутем лезет добровольно отсиживать четвертые сутки… Как понять?
— А тут и понимать нечего, — отрезал Решетняк, — там же Мухина… Она им байки рассказывает. Из- за этих ее баек они согласны месяц в карцере ночевать, не то что три дня. Понятно?
— А-а, понятно… — Командир было собрался уходить из конторы, но вдруг вернулся: — А как же быть с Поздняк?
— Гони ее к чертовой матери из карцера. Скажи: дали тебе трое суток, и хватит, нечего лезть на четвертые. Понятно?
Когда Поздняк изгоняли из карцера, она так рыдала, что я поклялась завтра же прийти к ним в пятый барак в досказать роман.
Случай этот вызвал много смеха в лагере.
На другой день (это был последний день в бригаде Ираиды Иосифовны) меня отрядили подвозить обед трактористам на дальнем поле. Я предупредила, что запрягать не умею. Мне запрягли лошадку. Я нормально доехала на телеге от конюшни до столовой, где поварихи аккуратно установили на телегу первое, второе и даже третье (ведь трактористы перевыполняли план), и я тронулась в путь. Лошадь шла хорошо, но на площади перед конторой, прямо под окнами кабинета Решетняка, она вдруг начала, словно цирковая лошадь, ходить по кругу. Это было просто непорядочно с ее стороны. Если бы хоть в поле, а то под окнами Решетняка, и без того не жалующего меня. Он говорил обо мне, что я по своему характеру «клоун в юбке».
Хотя у меня, бедной, тогда даже юбки не было, а были единственные штаны в сплошных заплатках, наполовину оторванных, и они при ходьбе колыхались на ветру. И я нарочно не смешила, но со мной отчего-то случались частенько комичные истории.
И вот теперь эта коварная лошадь. Я грозила ей кнутом — никакого впечатления, я зашла вперед и опять погрозила кнутом, но лошадь была достаточно умна, чтобы понять — бить животное я никогда в жизни не буду.
Чуть не плача, я дергала за вожжи, но лошадь продолжала ходить по кругу. Я и не подозревала, что одна вожжа отцепилась.
По краям площади собрались заключенные, они, посмеиваясь от души, любовались этим зрелищем. Наконец я устала, села на землю и пригорюнилась. Вышел Решетняк.
— Ну?.. Что случилось? — спросил он.
— Лошадь оказалась из цирка, — пояснила я, вставая.
Решетняк поправил что-то в сбруе на морде лошади, и она пошла нормально.
— Ужин не вози, пошлем другого! — крикнул он мне вдогонку.
А на другой день я уже была с утра в обреченной бригаде.
Мы сидели на холодном ветру второй час возле конторы. Скучные, немного растерянные. Все давно ушли на работу, а мы всё ждали, когда нам дадут бригадира.
Кандидаты в бригадиры выходили от Решетняка заплаканные, но с твердо сжатыми губами: все, как один, наотрез отказались брать обреченную бригаду и укоряли начальника в несправедливости:
— Меня-то за что в эту бригаду?
Мы сидели, как выставленные у позорного столба. Проходящие мимо вздыхали и качали головами.
— Идите все к такой-то матери! — завопила Шурка Федорова, потомственная воровка по кличке «Я сама».
— Ты чего материшься, Шурка? — поинтересовался шедший мимо тракторист-уголовник. — С вами Мухина? Скучать не будете, но животы потуже перевязать ремешком придется. Если будешь доходить, Шурка, возьму тебя прицепщицей… весной.
— Пошел ты… — Шурка загнула такое, что вышедший из конторы Решетняк поперхнулся, а тракторист поспешил дальше.
— Что мне с вами делать?! — вслух размышлял Решетняк. — Никто не желает быть вашим бригадиром…
— А вы из-за границы выпишите, — хрипло захохотала старая воровка Фрося Наконечная. Кличку ее все забыли, так как последние два десятка лет она сама уже не воровала, а лишь принимала краденое и помогала его сбывать.
— Что у нас, своего бригадира не найдется, что ли, гражданин начальник? — удивилась Шурка.
— Это кто же?
— А хоть Мухина.
Выбора у начальника не было.
Так я стала бригадиром.
