начинает бурно цвести. В разных домах (дом моей лучшей подруги в старших классах, дом моего детства, дом детства моего отца) одну за другой я открываю двери, и комнат там больше, чем было, насколько я припоминаю. Я иду мимо дома в Нью-Йорке, он освещён, в каждом окне я вижу людей. Я никогда не видела во сне квадратную квартиру, в которой жила в Принстоне. Не снится мне и моя нынешняя квартира в Сан- Франциско, которую я так люблю, — но, наверное, это потому, что перед сном я каждый вечер слушаю вой сирен на заливе. Эти низкие звуки прогоняют сон, это перекличка духов, вызов внутреннего голоса, который есть у нас у всех, но мы не знаем, как с ним обращаться.
В Виккьо, в доме, который я снимала несколько лет назад, мой периодически повторяющийся сон воплотился в реальность. Дом был огромный, в боковом флигеле жил сторож. Однажды я открыла дверь комнаты, которую считала чуланом, а за ней оказался длинный коридор, по обе стороны которого были двери в пустые комнаты. В коридор влетали и вылетали белые голуби. Это был второй этаж флигеля сторожа, и я не сообразила, что он необитаем. С тех пор я часто заходила в этот каменный коридор с прямоугольниками солнечного света на полу и наблюдала за взмахами белых крыльев.
Здесь, в своём итальянском доме, я вновь испытала первичную радость единения с природой. Дом открыт для бабочек, стрекоз, пчёл или всех, кто пожелает влететь в одно окно и вылететь из другого. Едим мы почти всегда во дворе. Во мне настолько возродился здравый смысл моей матери — умение наслаждаться настоящим и не спешить, — что даже нашлось время с удовольствием отполировать до блеска оконное стекло. Я возродилась для домашней жизни. Одна стена этого дома вросла прямо в склон холма. Не следует ли это считать знаком того, что меня ожидают внутренние перемены? Здесь мне не снятся дома. Здесь я вижу во сне реки.
Приезжает моя дочь Эшли, и в эти безумные знойные дни мы ездим по окрестностям, обозревая достопримечательности. Впервые увидев дом, она остановилась и долго смотрела на него, а потом произнесла: «Как странно — этот дом станет частичкой нашей памяти». Это то самое предчувствие, которое иногда нас посещает, когда мы путешествуем или переезжаем в новый город: вот место, которое навсегда останется в моей душе.
Естественно, я хочу, чтобы она полюбила Брамасоль, но не буду её убеждать. Она сказала, что не прочь провести здесь Рождество. Она выбирает для себя комнату. «У тебя есть машинка для приготовления пасты?»; «А у нас на столе всегда будут дыни?»; «На второй террасе запросто поместится бассейн»; «Где расписание поездов во Флоренцию? Мне нужно съездить купить себе туфли».
Окончив колледж, она сразу устремилась в Нью-Йорк. Жизнь художника: случайные заработки, долгое жаркое лето, проблемы со здоровьем; она готова посмотреть на ледяной пруд, в который стекает вода с гор, — его устроил священник там, среди холмов; она готова поехать на побережье Тирренского моря, и мы берём напрокат пляжные кресла и весь день изнемогаем под солнцем; она готова к вечерним прогулкам по вымощенным камнями городам, построенным на холмах.
Время летит, и приближается пора моего отъезда. Я улетаю вместе с Эшли — мне надо в университет. Эд остаётся ещё на десять дней. Может быть, наконец, объявится пескоструйщик.
Festina tarde: Торопись медленно
Когда я выхожу из самолёта в аэропорту Сан-Франциско, меня окутывает холодный туманный воздух, пахнущий солью и выхлопами реактивных самолётов. Таксист переходит улицу, чтобы помочь мне получить багаж. Обменявшись любезностями, мы оба погружаемся в молчание, и я ему благодарна. Я провела в пути целые сутки. Последний этап перелёта, из аэропорта Кеннеди, где мы попрощались с Эшли, до Сан- Франциско, оказался тяжёлым: из-за сильного ветра пилотам потребовался лишний час. Вдоль шоссе — застроенные холмы в ожерельях огней, справа волны залива бьют о покрытие автострады. Я жду, когда мы повернём, сразу за поворотом застывшей белой линией горизонта возникает панорама города. При въезде в город меня поджидают захватывающие дух подъёмы и спуски с холмов, а в промежутках между зданиями мелькают где полоска, где краешек, а где и ширь бушующей синей воды.
Перед моими глазами всё ещё стоят мощённые камнем города, поля скошенной травы, заросшие виноградниками пологие холмы, оливковые рощи, подсолнухи — для американца пейзаж экзотический. Я шарю в сумке, ищу ключ от дома, мне кажется, он лежал во внутреннем кармане сумки, застёгнутом на молнию. А если потеряла — тогда что? Дубликаты моих ключей есть у двух подруг и у соседки. Воображаю, каково мне будет услышать на их автоответчике: «Я уехала из города до пятницы...» Проезжаем викторианские дома. Все окна осмотрительно закрыты ставнями, занавески задёрнуты, фонарь над крыльцом освещает деревянные перила и горшки с фигурно подстриженными кустами. На улице пусто, даже с собаками никто не гуляет, никто не бежит в магазин за молоком. Я чувствую острую тоску по городам, где все люди, оставив ключи болтаться в дверных замках, ради вечерней прогулки высыпают на улицу, гуляют, наносят визиты, делают покупки, пьют эспрессо. Эд всё ещё в Тоскане — его университет начинает работать позже моего, и он всё ещё надеется, что пропавший пескоструйщик даст о себе знать. Таксист высаживает меня и уезжает. Мой дом не изменился: куст вьющейся розы подрос и пытается обвиться вокруг колонны. К своей великой радости, я нахожу ключ вместе с оставшимися итальянскими монетками. Кошка Сестра выходит меня приветствовать своим жалобным «мяу» и трётся боками о мои ноги. Я беру её на руки, вдыхаю исходящий от неё запах земли и сырых листьев. В Италии я часто просыпалась: казалось, что она прыгнула ко мне на кровать. Она ложится сверху на мою сумку и сворачивается, чтобы поспать. А считается, что она ужасно страдает в моё отсутствие.
Лампы, коврики, сундуки, пледы, картины, столы — удивительно, какой уютной кажется вся эта захламлённость по сравнению с нашим пустым итальянским домом. Книжные полки, уставленные книгами, стеклянные кухонные горки, в которых выстроились раскрашенные блюда, кувшины, тарелки — всего так много. Ковровая дорожка в холле такая мягкая! Как я могла не скучать по всему этому? Вирджиния Вулф во время войны жила в сельской местности. После одной из бомбардировок она вернулась в Лондон, в свой квартал, и обнаружила, что её дом лежит в руинах. Она предполагала, что должна быть подавлена, но вместо этого почувствовала странную эйфорию. Уж я-то не почувствовала бы, это точно. Помню, после землетрясения я неделю не могла прийти в себя, была потрясена: у меня треснул камин, разбились вазы и бокалы. Просто мои ноги привыкли к прохладным терракотовым полам, а мои глаза — к пустым белым стенам.
Я всё ещё одной ногой там.
На автоответчике одиннадцать сообщений. «Ты вернулась?» «Мне нужна твоя подпись на выпускном удостоверении...» «Позвони и подтверди нашу договорённость». Приходившая навести порядок в доме женщина оставила листок из блокнота с перечнем других звонков, всю почту сложила в моём кабинете. Набралось три пачки высотой до колена, в основном макулатура, и я заставляю себя тут же просмотреть всё это.
Я тянула с отъездом до последнего, так что теперь обязана сразу же отправиться в университет. Занятия начнутся через четыре дня, но, несмотря на постоянный обмен факсами и толкового секретаря, я как заведующая кафедрой должна лично проверить, всё ли готово к учебному процессу. В девять я уже там, в габардиновых брюках и шёлковой набивной блузке. «Как провели лето?» Все обмениваются впечатлениями. В начале учебного года всегда бодрое настроение, атмосфера энтузиазма. Надо забежать в книжный магазин и, если студенты не толпятся за учебниками, купить набор отточенных карандашей, блокнот и несколько блоков бумаги для записей. Но приходится подписывать разные документы, делать звонки. Я впряглась в рутину привычной работы и стараюсь не замечать сбоя биоритмов после вчерашнего перелёта.
После работы иду за продуктами в бакалейный магазин. Вижу, что к штату магазина прибавился массажист. Можно задержаться в его узенькой кабинке и за семь минут массажа расслабиться, а потом уже идти выбирать картофель. Первое время меня ошеломляют очереди в кассу, ряды продуктов в яркой упаковке, возникает соблазн накупить пирожных в новой булочной, только что открывшейся перед универсамом. Горчица, майонез, пластиковые пакетики, какао тёртое для кулинарного использования — я
