страдает и буква «к». В провинции Сиена заменяют звук «к» звуком «х»: там говорят «хока-хола». Но невзирая на особенности местной речи, разговоры не умолкают. Рядом с закусочной человек сто, собравшись группками, топчутся на одном месте. Некоторые играют в карты. Жёны их — там, в толпе, бросают в свои сумки мелкую клубнику, кустики базилика, сухие грибы, иногда рыбу с прилавка морепродуктов Адриатики — тут он всего один. Итальянцы глотают свой эспрессо одним махом, я же пью чёрный-чёрный кофе мелкими глотками.
Одна подруга говорила мне пренебрежительно, что Италия становится такой же, как другие страны, — усреднённой и американизированной. Я бы притащила её сюда и поставила в этом дверном проёме. Лица и телосложение мужчин без слов говорят об их образе жизни — тяжёлая, беспросветная работа. Все они худые, настолько иссушены солнцем, с таким въевшимся загаром, что, вероятно, и за зиму не сходит. Они в крестьянской одежде — прочной, грубой, предназначенной для работы, они не «наряжаются», просто надевают на себя что есть. И ещё на каждом лице написано природное чувство собственного достоинства. Несомненно, кто-то из них себе на уме, кто-то сварлив, кто-то жесток; но они все живые, открытые. У некоторых не хватает зубов, это их не смущает — они широко улыбаются. Я заглянула в лицо одному из них: левый глаз у него белый, бледно-синие вены в нём - как прожилки на разбитом мраморе; другой глаз — чёрный, как сердцевина подсолнуха. Между взрослыми ходит умственно отсталый мальчик, с ним обращаются как с равным: никто с ним не нянькается, никто его не игнорирует. Он просто присутствует тут, у него своя жизнь, как у всех.
Дома, в Калифорнии, я заранее составляю список покупок, хотя частенько приобретаю что-нибудь сверх намеченного. Здесь же я начинаю обдумывать список, только выяснив, какие фрукты и овощи созрели на этой неделе. Обычно я готовлю сразу много; всегда забываю, что у нас в доме нет десятка голодных ртов. Сначала я огорчалась, увидев, что помидоры или горох испортились через несколько дней после покупки, я ведь собиралась что-нибудь из них приготовить. Наконец сообразила, что если продукты проданы сегодня, значит, они собраны или выкопаны только этим утром, то есть как раз на пике зрелости. Теперь мне стало ясно, почему у итальянцев такие маленькие холодильники; они не хранят еду подолгу, как мы.
Мой домашний холодильник марки «Sub-Zero» огромен, в сравнении с ним холодильник, которым я пользуюсь здесь, просто игрушечный.
Две недели назад в продаже были мелкие лиловые артишоки с длинными стеблями. Мы их любим: их можно быстро приготовить на пару, нафаршировав помидорами, чесноком, чёрствым хлебом и петрушкой и выдержав в оливковом масле с уксусом. Сегодня на базаре нет ни одного артишока. Зато продаётся fagiolini — стручковая фасоль. Не сделать ли мне два салата? Фасоль прекрасно сочетается с приправой из оливкового масла, уксуса и лука-шалота. Почему бы и нет? На завтрак я покупаю белые персики, но в качестве десерта на ужин сегодня подам вишни. Я беру килограмм вишен, потом направляюсь искать машинку для удаления косточек. Я не знаю этого слова по-итальянски, приходится прибегнуть к языку жестов.
Зато я знаю слово ciliegia — черешня, и это помогает.
Я заметила, что французские и итальянские повара при приготовлении десертов не тратят усилий, не удаляют косточки из плодов, но я всё-таки воспользуюсь машинкой. Я выдержу вишни в кьянти, добавив немного сахара и лимона. Выбираю мелкий жёлтый картофель, его клубни ещё в свежей земле. Достаточно соскрести с них землю, капнуть масла, добавить немного розмарина — и можно запекать в печке.
Покупки для сегодняшнего обеда уже можно заканчивать. Я иду мимо клеток с рябчиками, утками, цыплятами, кроликами. У моей дочери когда-то был любимец — чёрный ангорский кролик, и я не могу равнодушно смотреть на двух пятнистых кроликов, грызущих морковку в пыльной сумке с надписью «Алиталия», не могу представить, как они будут дрожать в багажнике моей машины. Я, пожалуй, зайду к мяснику за жареной телятиной. Мясник довольно противный. Согласна, я нелогична: раз уж ешь мясо, надо терпеть того, кто его продаёт. Но опущенные головы и закрытые веки куропаток и голубей останавливают меня. Я вижу понурые гребни петухов, ножки цыплёнка (с жёлтыми ногтями, как у партнерши моей бабушки по карточным играм, миссис Рикер), клок шерсти — в доказательство того, что ободранная тушка действительно заячья, а не кошачья: вижу подвешенные за ноги коровьи туши, под ними на полу разостланы бумажные полотенца, чтобы впитывать кровь, — и от всего этого меня начинает подташнивать. Конечно, никто не собирается есть этих пушистых цыплят. Помню, когда я была ребёнком, то сидела на заднем крыльце и наблюдала, как наша повариха сворачивает цыпленку шею, а потом рывком отрывает голову. Цыплёнок успевал пробежать несколько кругов, разбрызгивая кровь, прежде чем падал замертво.
Я люблю жареных цыплят. Могла бы я свернуть шею цыпленку?
Я набрала столько продуктов, сколько могу унести. Следующую остановку я делаю в магазине местных вин. В конце извилистого ряда базарных прилавков женщина продаёт цветы из своего сада. Она заворачивает в газету охапку алых цинний, я кладу их между ручками хозяйственной сумки. Солнце жжёт немилосердно, и народ начинает прятаться — пришло время сиесты. Женщина, торгующая полотенцами в жёлтую и зелёную полоску, продала совсем немного, у неё усталый вид. Она сгоняет спящую на её складном стуле собаку и присаживается отдохнуть, прежде чем убирать свой товар.
По пути к выходу я вижу человека, несмотря на жару, одетого в свитер. Багажник его маленького «фиата» заполнен чёрным виноградом, который всё утро грелся на солнце. Меня останавливают запахи — вина, плесени, фиалок. Он предлагает мне ягоду. Рот обжигает горячая сладость. Я в жизни не пробовала ничего более виноградного. У этого винограда даже вкус отдает фиолетовым. Я просто остолбенела, ощутив аромат невероятно древний, по-настоящему свежий и привлекательный. Такое богатство, каскад пыльных гроздей больших округлых ягод, выливается из двух его корзин. Я прошу одну гроздь, желая всё утро сохранять во рту их вкус.
Я разгружаю свои хозяйственные сумки, и кухню заполняют ароматы впитавших тепло солнца фруктов и овощей. По возвращении с базара у любого неизбежно возникает настойчивое желание выложить в корзину все купленные помидоры, баклажаны (слово melanzane — баклажан — звучит как имя собственное, и даже слово «тёмно-лиловый» кажется лучше, чем унылое название «баклажан»), цуккини и перцы — аппетитный натюрморт. Но я удерживаюсь от такого желания и выкладываю в миску только те фрукты, которые надо съесть сегодня, ведь они уже спелые, а то, что мы не съедим прямо сейчас, убираю в холодильник.
Я никак не могу поверить, что наша кухня уже готова. Правда, над дверью, выходящей во двор, ещё сохранился след круга, в котором висели изображение святого или крест в те времена, когда это помещение служило домовой часовней, а вот от последних обитателей — волов и цыплят — никаких следов не осталось. Когда были выдраны кормушки, на крошащейся штукатурке обнаружились фрагменты меандра. Там, где размещался грязный загон, напольный рисунок имитировал зелёный мрамор. Время от времени по ходу ремонта мы останавливались и говорили друг другу: «Ты мог себе представить, что будешь соскребать со стен копившуюся десятилетиями плесень от мочи животных?» и «Ты могла себе представить, что мы будем готовить еду в часовне?».
Наша кухня выглядит такой, какой была задумана изначально. Полы в ней, как и в других помещениях дома, — кирпичные, покрытые воском, стены из белой штукатурки, по потолку (бедные шея и спина Эда!) проходят тёмные балки. Мы обошлись без буфетов. Было нетрудно соорудить и покрыть штукатуркой кирпичные опоры для полок из толстых досок, о таких мы мечтали вечерами, рисуя их на листах миллиметровки. Эд и я распилили эти полки и выкрасили белой краской. В купленных на базаре корзинах мы держим столовые приборы и основные продукты питания. Достаточно гладкие, на мой взгляд, плиты каррарского мрамора служат столешницами, они всегда прохладны на ощупь, и на них удобно раскатывать тесто для пиццы и пирогов. Мы повесили такие же грубо обработанные полки на другой стене — для стаканов и мисок под пасту. Для закрепления кронштейнов Эд, разбрызгивая осколки, дрелью проделал в твёрдом камне отверстия и ввинтил откидные болты.
Синьора, которая жила здесь сто лет назад, теперь могла бы войти и тут же начать готовить. Ей бы понравилась фарфоровая мойка — в ней можно легко выкупать младенца — и изогнутый хромовый водопроводный кран. Я представляю себе её с острым подбородком, сверкающими чёрными глазами,
