— Естественное. Физиологическое. У женщин оно возникает реже, чем у вас, но зато сильнее: возникло — вынь да положь — удовлетвори. Готов? А то я влажная уже.
Сева сник, подумалось даже, что он ошибся номером.
— Катя, это ты?
Промелькнуло молнией вчерашнее: «Людмила Васильевна, — с тех пор как помнил себя, он называл бабушку по имени-отчеству, — Людмила Васильевна, почему говорят: бойся рыжих и косоглазых?». «Не знаю, Севочка, мало ли что говорят. Может быть, потому что и те и другие своего рода изгои. Сколько их? Один рыжий на сотню, даже меньше. А белым воронам всегда труднее, их не любят».
…«Яша, я вчера одну рыжую бабу допрашивал — по-моему, темнит что-то. Как думаешь, рыжим можно доверять?». «Я думаю, Сивый, правдивость показаний от цвета волос не напрямую зависит. У этих двух величин связь сложнее, астральнее. Хотя, может, у тебя более поздние сведения».
…«Людмила Васильевна, а что, рыжий цвет волос — это какого-то пигмента в организме не хватает? Или наоборот…». «Севочка, не морочь мне голову — приведи её в дом, разберёмся с пигментом». «Ты что, с ума сошла? Кого „в дом“?» «Я не знаю. Ты спросил — я ответила».
Сева сказал:
— Значит так, Екатерина. Мне нужен адрес Светланы, у которой ты познакомилась с Кораблёвым. Ясно?
— Ясней не бывает. Только я его не знаю, адреса-то. Не запомнила. Показать могу.
— Как показать?
— Пальцем, Сева, как же ещё?
Она бросила трубку.
Светлана Нежина — соученица Дмитрия Кораблёва, к которой Катя привела Мерина, выглядела подавленной.
…В школе их называли «сёстрами». Десять лет, с первого класса и до выпускного бала, все подруги и приятели, учителя, уборщицы, даже учащиеся соседних школ знали, что в 45-й образовательной с музыкальным уклоном есть три девочки абсолютно друг на друга не похожие, произведённые на свет разными папами и мамами и тем не менее являющиеся сёстрами. И потому все, вопреки школьной традиции, называли их не по фамилиям, а по именам: Светлана, Вера и Женя.
— Кто сегодня дежурит? — спрашивала воспитательница.
Староста класса поднимала руку и докладывала.
— Сегодня дежурят Кубырина и Вера.
И всем было понятно, что вместе с веснушчатой Кубыркой дежурит одна из «сестёр», хотя в классе были ещё две Веры: Бенсман и Шейна.
— Женя, идите к доске, — бубнил себе под нос математик и у Женьки-балбеса не замирало от страха сердце, а с последней парты покорно поднималась Женя-«сестра».
— Светлана, перестаньте болтать, я вас выгоню, — картавила преподававшая историю директриса, — и можно было не гадать, к кому из двух Светлан относилась угроза.
Всё, что случалось с одной, приписывалось всем троим и потому события эти в глазах окружающих всегда возрастали многократно, зачастую грозя перерасти в нежелательную тенденцию.
— Сегодня опять вынуждена была поставить сёстрам двойку, — жаловалась в учительской преподавательница физического воспитания, — не тянут ноги, не могут перепрыгнуть через козла.
И все понимали: перед гимнастическим снарядом спасовала одна, но неудовлетворительной оценки, конечно же, заслуживают трое. А это уже симптом.
— Мария Иванна, а сёстры опять на переменке с мальчишками в фантики играли, — исполняла свой долг какая-нибудь толстозадая радетельница школьных нравов.
И не имело никакого значения — три девочки погрязли в омуте азартной забавы или оступилась только одна из них. Немедленно вызывались родители всех троих и заведующая учебной частью долго сокрушалась по поводу высокого процента учениц, подверженных пагубным привязанностям.
Иногда — наоборот — такая обезличка помогала: их побаивались и уважали. Сильный пол предпочитал не связываться: убеждались не раз — кого ни тронь — сдача последует в троекратном размере. Подруги же заранее отдавали им пальму первенства в девичьих секретах, исповедуя неоспоримое преимущество количества над качеством — считалось: ум — хорошо, а три — намного лучше.
Для самих же «сестёр» было настолько естественным всегда быть вместе и всё делить поровну, что когда одна из них, Светлана, в середине восьмого класса, дождавшись, наконец, наступления половой зрелости, испытала, по её выражению, «космическое блаженство» от близости со смазливым одноклассником, она тут же поставила перед ним условие: или это первый и последний раз и можно даже не пытаться продолжать отношения, или не далее как в ближайшее время одарить подобным ощущением её подруг.
Тогда дело кончилось конфузом: мальчик оказался жертвой сентиментально-романтического воспитания, возможность подобного сговора расценил как проявление цинизма, удалился убитый, но не сломленный, на всю жизнь сохранив в памяти этот печальный инцидент как образчик женской неверности.
… — Кораблёв был нашим одноклассником, мы десять лет дружили — дни рождения, праздники, дискотеки — всегда вместе. Он и влюблялся-то в нас по очереди: сначала я — роман детский, недолгий — буря в стакане — господи, двадцать лет прошло, а как вчера: зима, ночь, Старый-Новый год — родители на даче — шампанское и наши нетерпеливые попытки претворить в жизнь то, с чем были знакомы понаслышке…
Светлана встала, подошла к столику с бутылками, долго, вытирая платочком глаза, разглядывала этикетки. Сказала не поворачиваясь:
— Это навсегда — первый мужчина.
И вдруг развеселилась.
— Вам, дети мои, ведомо такое понятие — «первый мужчина»? — Поскольку вопрос не адресовался никому конкретно, к тому же претендовал на определённую взаимную откровенность, редко возникающую при первом знакомстве, то никто и не ответил. Катя только взглянула на Мерина и неожиданно для себя слегка ему подмигнула. Тот же почувствовал, что опять становится похожим на индейца и опрометью бросился под стол затягивать «развязавшийся» шнурок.
Вообще ситуация складывалась анекдотическая: вместо намеченных на сегодня неотложнейших дел — предстояло ещё опросить как минимум пятерых свидетелей, скоординировать данные Трусса и Яшина, разобраться в деталях криминалистического анализа сгоревшей квартиры на Шмитовском — вместо всего этого Мерин вот уже больше часа сидел в огромной, изысканно обставленной гостиной, тонул в обложенном многотысячными подушечками кресле и выслушивал интимные подробности жизни банального школьного четырёхугольника. Правда, одна из сторон этой геометрической фигуры находилась в морге, а другая пропала без вести.
Надо было одно из двух: или срочно переводить беседу в выгодное для себя русло, или хотя бы ответить на вопросы: «что происходит? Почему он смирился с положением ведомого?», но по непонятной пока для него самого причине он не предпринимал ни того, ни другого.
Светлана вернулась к столу с початой бутылкой «Хеннеси» и тремя приличествующими напитку — пузатыми, сужающимися кверху — бокалами.
— Второй была Верка, самая из нас красивая, теперь в этом можно признаться.
Сказано это было просто, без обычного в таких случаях кокетства или плохо скрываемой зависти. По всей видимости, жизненный опыт этой женщины давно смирил её с мыслью о неполном собственном совершенстве.
И действительно все природой расположенные на лице Светланы Нежиной детали были чуть-чуть великоваты, словно сшиты на вырост: нос чуть ближе, чем принято у не переваливших за сорок, приближался к верхней губе; глаза, пожалуй, излишне широко расставленные, безукоризненно правильной овальной формы могли бы по праву называться красивыми, не имей они такого патологического сходства с
