— Кто вам сообщил о смерти?
Она провалилась. Слегка одёрнула платье, расплела связанные жгутом ноги.
— Вы о Михаиле Степановиче?
— Нет.
Сева смотрел на неё, как ему казалось, беспощадно.
— Ветка позвонила. А ей не знаю кто, может быть, Дима.
И пытаясь загладить случившуюся неудачу, она заговорила подробно.
— Он был у неё накануне. Много пил. Уехал с какой-то, простите, б…дью. Там два раза в неделю «интерсалон», как его называют. И все убеждены, что так оно и есть — самая отборная интеллигенция.
— А на самом деле?
— На самом деле — отборная, это без сомнений — только с интеллектом у них там напряжёнка. Скука и пошлость, чтобы не сказать больше.
— А с Кораблёвым?
На этот раз Вера проявила уверенную сообразительность, ждать себя с ответом не заставила.
— Встре-ча-а-лась!
И в который раз за сегодняшний день Мерину сделалось не по себе: что это было? Выкрик? Всхлип? Или шёпот, разрывающий барабанные перепонки?
— Понимаете, Юрий Николаевич, у неё профессия такая: скрывать свои эмоции и манипулировать чужими. И вдруг — прокол. Если та, Светлана Нежина, хотела меня убить, растерзать — честное слово, я это слышал, то есть ощущал почти физически, казалось, ещё немного и она разобьёт о мою голову свою похабную статуэтку, — то эта одним словом «встре-ча-а-лась» — его убила. ЕГО! В глазах — пламя, губы искривились, только что пены во рту не хватало. Так ненавидеть может только безнадежно влюблённая женщина.
— Или безнадёжно любившая. — Скоробогатов пальцами, как скульптор глину, смял лицо, придавая ему серьёзное выражение.
Мерин с трудом сдержался, чтобы не затопать ногами.
— Нет, Юрий Николаевич, у «любившей» всё в прошлом. Такая и вспоминать будет по-другому: всякая давняя, даже очень сильная, эмоция пока через годы прорвётся — устанет, выдохнется, одряхлеет. А эта — что там твоя тигрица — одним СЛОВОМ этим, одной интонацией к стенке его прибила, глаза выцарапала. Если учесть, что и Молина, по словам консьержки, души в нём не чаяла, всё прощала, то выходит, что три сестры делили — не поделили одного Вершинина. Прямо Арабские Эмираты какие-то.
Сева продолжил как можно спокойнее.
— У него квартира сгорела…
— Я знаю.
— Тоже Светлана?
— Нет.
— Если не секрет…
— Не секрет. Фамилия вам ничего не скажет: Ту… Туров.
Он переспросил, хотя всё было понятно без слов.
— Тутуров?
— Нет, просто Туров.
— Не подскажете мне его адрес?
— Адреса я не знаю, к сожалению, это друг детства, мы очень давно не общались.
Мерин подумал — лжёт, конечно. Зачем? Будь она причастна к убийству, к пропаже Кораблёва — наверняка подготовилась бы к допросам и упоминание о пожаре на Шмитовском, как бы неожиданно оно ни прозвучало, не должно было застать её врасплох. Если же нет — ни в чём не замешана — тем более, откуда такая растерянность, явно вымышленный «друг детства» без определённого места жительства? Зачем навлекать на себя подозрения?
И при всём том он готов был к любому пари: фамилия человека, сообщившего ей о сгоревшей квартире, начинается именно на букву «Т».
Сева достал записную книжку, сделал ещё одну небольшую пробежку по нервам собеседницы.
— Простите, ещё раз, как вы сказали? Ту-Туров.
— Ту-ров.
— Очень хорошо. Не возражаете, если я наведу о нём справки?
Звук похожий на выстрел из пистолета с глушителем, и Вера забарабанила наклеенными ногтями но подлокотнику кресла.
— В квартире обнаружен сгоревший труп. Вы знаете об этом?
— Нет.
— Есть у вас какие-нибудь предположения на этот счёт?
— Нет.
— Как вы думаете — это смерть или убийство?
— Смерть.
— Я говорю о Молиной.
— И я о ней же.
— Кораблёв не убивал жену?
— Нет.
— Почему вы так думаете?
— Он не способен на это. Напиться с горя и поджечь себя — его почерк. Отра… адно вам будет слышать или нет, но п-пырнуть ножом любимого ч-ч-человека — нет.
Мерин замолчал и непозволительно долго соображал, что мешает ему продолжить свои вопросы. Наконец всплыло: «отрадно». Абсолютно неподходящее слово — отсутствие какой бы то ни было логики: хотела сказать одно, спохватилась и сказала первое, что пришло в голову. То же, что с Ту-туровым. Нервная дамочка. Но если это так, и она хотела сказать…
У Мерина вспотели ладошки.
— Почему вы думаете, что его отравили?
— Я этого не думаю. Вы, похоже, пытаетесь меня в чём-то уличить?
Спину обдало холодом — он вдруг понял по выражению её наполовину зашторенных ресницами глаз, что ещё совсем немного и пока так удачно складывающаяся для него беседа может превратиться в бесполезную стрельбу по непробиваемой мишени. Неужели опять промах?
— При чём тут «уличить»? Отнюдь! — Сева отчаянно замахал руками. Он не знал точного значения этого изысканного слова — никогда? нет? не совсем так? — чёрт его знает, но в данный момент показалось, что именно оно — ёмкое, забытое, не из сегодняшнего лексикона — наиболее полно выразит степень его несогласия с упрёком собеседницы. — Отнюдь! У меня и в мыслях этого нет. Просто я очень рассчитываю на вашу помощь. Вы близко знали обоих и любое мельчайшее, даже, поверьте, интуитивное предположение ваше может оказаться бесценным и в конечном случае решающим. Следствие настолько в тупике, вернее сказать — всё настолько ясно и очевидно, а отклонение от основной версии настолько бесперспективно, что без преувеличения может классифицироваться, как отсутствие профессионализма.
Сева коротким всхлипом перевёл дыхание, выдержал для убедительности, чтобы справиться с разыгравшимися нервами, паузу и капризно продолжил.
— Ни у кого ни малейших сомнений, банальное отравление на почве… бог его знает на какой — ревности ли, корысти, маниакальной предрасположенности — теперь уже это не имеет значения — отравление с последующим суицидом, совершённым таким чудовищным способом, что не остаётся сомнений: речь идёт о человеке с серьёзнейшим нарушением психики. Всё! Остаётся, ввиду отсутствия участников преступления, то бишь их смерти, свидетельствовать о необходимости закрытия данного уголовного дела. Точка! Завтра именно так я и собираюсь поступить. Согласитесь — ломиться в открытую дверь по меньшей мере глупо. И если меня продолжают интересовать какие-то детали, то это не праздное
