Яш? Скинемся? Хочешь — прямо сейчас сбегай, начальник? Тебе на воздух теперь — в самый раз.

Он полез за кошельком.

Мерин произнёс очень тихо, чеканя каждое слово.

— Я отказываюсь от всего, что только что говорил. Щукина не причастна к убийству.

«Произнесённые слова поражают как громом всех. Вся группа, вдруг переменивши положение, остаётся в окаменении. Почти полторы минуты окаменевшая группа сохраняет такое положение. Занавес опускается».

Описанное Николаем Васильевичем Гоголем полтора столетия тому назад событие это загадочным образом перенеслось на Петровку, 38 в кабинет следователя по особо важным делам: посередине комнаты Анатолий Борисович Трусс в виде столба с распростёртыми руками и запрокинутой назад головою. За ним Ярослав Васильевич Яшин, присевший почти до земли и сделавший движение губами, как бы желая посвистеть или произнести: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!»

По прошествии полутора минут Трусс сказал:

— О-о-оо-ооо-ооо!

Яшин с ним согласился.

— Я присоединяюсь к вышевыступавшему товарищу.

— Щукина не причастна, — уже спокойней повторил Мерин, — а фантазии мои сходятся не на пятьдесят, а на девяносто девять процентов. Только фамилии у этих фантазий другие. Молину отравили её ближайшие подруги. Её «сёстры». Нестерова. Или Нежина.

Прошло время.

Затем Анатолий Борисович несвойственным ему дребезжащим шёпотом — подобной вкрадчивости от него никто не ожидал — поинтересовался:

— «И»? Или — «или»? А? «Или»? Или — «и»?

Некоторая напевность труссовского вопроса потонула в напряжённой тишине. Наконец Мерин сказал неуверенно:

— Или.

— Понятно. Теперь понятно: в одном строю держать не можно коня и трепетную лань. И всё же, рискуя нарушить хрупкую ткань осенения, спрошу: «Как тебе…»

— «Не… Ве…», Анатолий Борисович, «Не… Ве…» Нестерова Вера или Нежина Светлана.

Мерин выглядел опустошённым, кровь ещё не вернулась к его смертельно бледному лицу.

Настала очередь Ярослава.

— А разве имя Светлана начинается на букву…

Но и ему не суждено было довести мысль до логического конца.

— В школе её звали Ветой.

Наступившую тишину взорвал телефонный звонок — все трое подпрыгнули, как по команде. Первым пришёл в себя Трусс.

— Следователь Трусс слушает. Да, товарищ полковник. Нет ещё, все здесь. Да, вроде… — он помолчал, слушая начальника. — Когда? Понял. Есть — завтра в 8.00.

Аппарат коротко звякнул, обозначив окончание связи.

— Скорый. Завтра в восемь у него. В квартире своей бывшей жены Нины убит Виктор Щукин.

_____

Когда далеко за полночь Людмила Васильевна Яблонская услышала в прихожей долгожданный звонок, она поняла, что у внука большие неприятности.

Она молча открыла дверь, не ответив на традиционное «Привет» шмыгнула в свою комнату, и уже оттуда крикнула:

— Что поздно?

— Задержался.

— Я так и подумала. Всё горячее. Ужинай, пожалуйста. Я сплю.

Она легла на диван и стала прислушиваться.

Выпивать внук начал недавно, понемногу, но уж больно с какой-то подозрительной регулярностью: то день рождения, то праздник, то у кого-то кто-то родился, а то и просто за успех дела или за его благополучное окончание. Всякий раз по звонку в дверь Людмила Васильевна практически безошибочно определяла количество граммов, пришедшихся в этот вечер на каждого собутыльника.

Было несколько поздних приходов с длинными, «нахальными», как она их называла, звонками, когда казалось, что палец провалился в отверстие вместе с кнопкой и высвободить его оттуда удастся только с посторонней помощью. Это означало, что счёт шёл не на граммы, а на бутылки и количество их определялось числом участников застолья. В таких случаях Людмила Васильевна бесстрашно давала волю своему красноречию, которое сходило на нет только с мерным посапыванием внука.

Были приходы с робкими, застенчивыми, как бы извиняющимися звоночками — значит «взято» всего по «166 и 6 в периоде» граммов на брата, то бишь бутылка на троих. Причём всякий раз это старательно скрывалось, дабы у неё не возникало даже мысли из-за этакой малости проводить воспитательные беседы о необходимости трезвого образа жизни. И Людмила Васильевна «не замечала», помалкивала.

Бывали «признательные» звонки в дверь. Их, как правило, следовало несколько друг за другом. Три, а то и четыре подряд. Это, когда внук как бы не отрицал самого факта возлияния, но и не допускал возможности публичного обсуждения этой темы. Мол — да, выпил, не отрицаю. И что? Будем нюхать? И Людмила Васильевна знала точно: бутылок три, сидели впятером, пили поровну. Сегодня, похоже, случай был наихудший: по 333 и 3333… до бесконечности на каждого — то есть две на троих. Таким образом, вариантов дальнейшего поведения у неё оставалось не так много. Первое: принять снотворное и до утра расстаться с неприглядной действительностью. И второе: воспользовавшись шумом падающей посуды (каковой непременно последует), грозно явить себя в дверном проёме и, начав с неотъемлемого права каждого человека на отдых в ночное время, ненавязчиво перейти к опасным последствиям алкогольной зависимости, незаметно подстерегающей всех молодых людей. Людмила Васильевна по размышлении зрелом склонилась уже было ко второму варианту, как наиболее перспективному, (на кухне к тому времени уже что-то неоднократно падало), как вдруг раздалось неожиданное:

— Людмила Васильевна, вы спите?

Никогда ещё не бывало такого, чтобы обязанный защищаться сотрудник уголовного розыска вызывал огонь на себя.

«Неспроста», — подумала урождённая Яблонская и, не заставляя себя ждать оказалась на кухне.

Внук, бледный, осунувшийся, с воспалёнными глазами, вопреки ожиданию, неподвижно сидел за столом в позе роденовского «Мыслителя». Безумный взгляд его был устремлён в сторону подставки со специями. Не удостоенный вниманием ужин томился на плите. На стенных часах со сломанной минутной стрелкой при определённой сноровке можно было угадать приблизительное московское время: что-то около половины третьего.

— Выпьешь? — Не дожидаясь очевидного ответа внука, бабушка полезла в шкаф за графином.

— Скажите, Людмила Васильевна, из-за любви можно пойти на убийство? — Она качнулась. «Только этого не хватало, час от часу…» Спросила ласково:

— Ты о чём, милый?

— Я говорю — можно убить из-за любви?

Людмила Васильевна не ответила, не успела. Потому что говорить начал Мерин Всеволод Игоревич.

— Они его все трое любили. Ещё в школе любовниками были. Кроме Молиной. Эта в своей любви всех превзошла, потому что не хотела его ни с кем делить. Даже с «сёстрами», понимаешь? Так их называли, но на самом деле они чужие. Хуже чужих — они враги. Жуткое дело. Они её убили, потому что она его очень любила, и он её любил, хоть они и разошлись. Они убийцы. Одна из них. Не… Ве… Они обе НеВе, понимаешь? Но одна — убийца. Я тебе всё объясню. Она отравила её и убила Слюнькина, но как-будто Кораблёва, то есть как-будто это он отравил жену, а потом сгорел. И теперь она его спасёт. Спасёт! Увезёт на Луну, потому что здесь ему не жить. Он убил Молину, Слюнькина, Щукина и ещё двоих — Гатарова и… забыл фамилию. Пять человек убил. Так подстроил Ту-туров. Он и Щукина убил и ничего не докажешь теперь, он убийца. А она его спасёт. Здесь ему жить нельзя — вышка — они на Луну уедут. И он с ней

Вы читаете «Сивый мерин»
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату