или издевается или воду мутит, следы перцем посыпает, сука, чтоб с толку сбить».
— И что, даже с собаками никого? — Сева со всей доступной ему деликатностью попытался перевести поэтически настроенного собеседника на другую тему.
— Ни единой твари. Ни единой! В том-то и дело! Иной раз — шести нет — будят-тявкают. А тут — никого. Вообще-то они около восьми выходят. От восьми до одиннадцати примерно их время. Все точно по расписанию. Первым Гера выходит, Геракл сенбернар, восемь лет уже, старик, на пенсию скоро. У них ведь, говорят, год за семь? Затем Дора с Клавдией Николаевной — тоже не девочка, по паспорту без породы, но что-то явное от колли, симпатяга, морда длинная, ушки торчком, но низкорослая в родне, видно, таксом кто интересовался, шустрая, два раза в год, как течка начинается — вокруг неё хоровод — кобели в кровь передерутся, она выбирает в сторонке, долго так выбирает, хотя самой — видно — невтерпёж, никогда себя кому попало не доверит, капризная. Два бульдога тоже до восьми гуляют, их Сашка перед школой выводит, так эти, бывало, не успеют присесть — лапу поднять — он их домой тянет. И что вы думаете — они его перехитрили: теперь только из подъезда — и к дереву. По часам замерял — минут по пятнадцать стоят, не сдвинешь, пока всё не выльют, не выложат. Добродушные уроды, с виду как будто морду кто кирпичом разбил, глаза красные, слюни текут, а ведь есть обаяние, согласитесь, никого не трогают, пуделей только не переносят, особенно серых, они их с мышами, должно, путают…
Мерин поймал себя на том, что с каждой минутой доверие к этому не старому ещё, вполне интеллигентного вида человеку идёт на убыль. Что-то неуловимо фальшивое было в этих его кинологических откровениях.
— Скажите, у вас все окна в одну сторону выходят?
— Окна? — Бальмонт от неожиданности вздрогнул. — Все. Так их три всего: там два и тут. Все. — Он замолчал, вопросительно глядя на Мерина.
— Ну, ну, продолжайте. И что же убийца?
— Убийца? А, да, конечно, убийца. До главного-то никак не доберусь. Старость, знаете ли, не радость. Поболтать — это хлебом не корми. Но — не с кем. Один как перст. Правда, не с каждым в беседу можно… Бывает, и не расположен… к беседе, я имею… то есть… — Он закашлялся. — С приятелем вот вашим не стал, извините, не показался он мне. Извините. Давайте, говорю, начальника, с ним свидетелем буду. А вы давно в руководстве, прошу прощения, молодой такой?
— Давно. Третий день.
— Давно-о. — Бальмонт без улыбки согласно кивнул, продолжил, как показалось Мерину, с большей уверенностью в голосе. — Убийца вышел из подъезда вон того дома, он один тут такой остался, хрущёвка, не успели снести, из моего окна его видно как на ладони — первый справа подъезд, извольте взглянуть.
Аристарх Николаевич вставая, повернулся на табуретке, отодвинул клетчатую шторку. И на мгновение замер. Спохватился вдруг суетливо.
— То есть, почему — убийца? Это я предполагаю только, а уж вам решать, как мои слова себе в пользу употребить, я не претендую, вам видней. Убийца, нет ли, а только зачем в шесть утра из дома бегом с такой скоростью? А? Куда? Я так думаю.
— Правильно думаете. А он бегом бежал?
— Опрометью, как сбреховатый какой. Так нерассудительно только от страха бегают.
— Аристарх Николаевич, постарайтесь вспомнить, как выглядел этот человек. — Мерин мог поклясться, что описание совпадёт с Кораблёвым.
— Запомнил. Очень запомнил. Наблюдал. Потому как один во всём дворе — всё замерло, а этот движется, движение всегда привлекает. Высокий, худой, лет эдак за тридцать с хвостиком, волосы русые короткой стрижки. Синяя куртка джинсовая, брюки такие же…
— Никаких особых примет не заметили?
— Нет, высоко, знаете. Никаких. Остановил машину, сел и уехал.
— Номер не запомнили?
— Высоко.
— Марку?
— Не разбираюсь. Кроме «Жигулей» разве что. Иностранная, длинная.
— Цвет, может быть?
— Светлый цвет. Светлая. — Глаза Бальмонта слезились напряжённой правдивостью.
Мерин удовлетворённо закивал, не спеша занёс в блокнот драгоценные показания. «Нет, дорогой товарищ однофамилец (или родственник? Всякое случается), нет, дорогой, не светлая была машина, а чёрная, чернее не бывает. И не признать гордость отечественного автомобилестроения, наречённую в честь великой русской реки, впадающей в Каспийское море, может разве что пришелец из предыдущей эпохи времён каботажного, как единственно существующего, средства передвижения».
Он вдруг неожиданно громко зевнул, закинул за голову утруженные писаниной руки, широко улыбнулся.
— Аристарх Николаевич, а не выпить ли нам кофейку, что-то в сон заклонило? Не сочтите за наглость.
— Да, да, конечно. Сам должен был… Извините. Сейчас, сейчас.
Он засуетился, открыл стенной шкафчик, застучал кастрюлями, стаканами, металлическими банками с крупой…
К этому моменту Мерин знал уже как минимум три вещи.
Он знал, что Кораблёв не имеет никакого отношения к убийству Щукина.
Что сидят они в кухне квартиры, которая Бальмонту не принадлежит. (Теперь — работа Трусса: допросить с пристрастием, выяснить, кто подсунул эту поэтическую дезу.)
И, наконец, если бы этого свидетеля не было, его непременно следовало выдумать.
Мерин достал мобильный телефон, набрал Катин номер, спросил с опозданием у суетящегося в поисках кофе Бальмонта.
— Позвольте, я позвоню.
Сначала Катя услышала шум загромождённой машинами улицы, милицейские свистки, скрип тормозов. Потом откуда-то издали донеслись слова.
— …проверь — живая?
— Пошёл на х…й.
— Проверь, говорю!
— Как её проверишь?!
— Пальчиком пошали в штанишках — очнётся. Умеешь?
— Пальцем нет.
— Ну и мудак.
Катя почувствовала, как кто-то расстёгивает на её груди плащ. Она откинулась на сидении, открыла глаза, спросила:
— Куда вы меня везёте?
— О! Оживела! — обрадовался водитель. — А говорил — не умею. — И повернувшись через плечо, долго смотрел на Катю. — На свидание везём, не боись, рыженькая. Любишь свидания-то? Лю-ю-бишь. Все вы это дело любите, только целок из себя строите. Щас приедем — посвиданькаемся, довольная будешь, обещаю.
— Вперёд смотри, дриппер.
— О! Ревнует Мудякин. Влюбился. Он у нас влюбчивый — с утра сегодня ещё никого не любил, застоялся. Да, Вань?
— Сглотнё-ё-шь!!!
Шофёр заржал.
В кармане плаща заиграл телефон. Катя хотела достать трубку, но сидящий рядом Мудякин перехватил её руку.
— Тихо сиди. Не дёргайся.
Какое-то время ехали молча.