Аплодисментов не последовало, только кто-то, не совладав, очевидно, с эмоциями, в полной тишине коротко сказал: «Браво!» И тут же в углу заходила ходуном пальма.
— А-ааа-аа-ааааа! Ди-ии-ма! Пустите меня, пустите, я хочу к нему, туда, а-аа-ааа! Ди-маа-аа!
Общество пришло в движение, ещё несколько человек ощутили в себе непреодолимое желание очутиться где-то не здесь, а там, поднялась даже некоторая паника и Катя поняла, что это тот самый момент.
— Послушайте! Але, эй! Але-ооо-ааа! Послушайте-ее-еее!!!
Не без труда ей наконец удалось подчинить себе толпу: все как один развернулись в её сторону, за исключением Гелевича, который вместе с Иоганном Себастьяном Бахом невозмутимо продолжал свою медитацию.
— Послушайте! Какая смерть? Какое убийство? О чём вы говорите? Он жив! Жи-иив! Кораблёв жив! Понятно? Это уже доказано! Я из Угроза знаю, у меня друг там работает!
— …Господи, Сева, что тут началось! Я не могу тебе передать. Сначала все в один голос молчали. Можно так сказать?
— Даже красиво.
— Вот. Потом заорали — тоже в один голос, как резаные. Один на меня с кулаками: клянись, объясняй, доказывай… Жуть. Спасибо Филе — у него вот такой синяк под глазом — он повалил этого психа, тот его ногами. Тарелки, рюмки, бутылки — всё на полу в куски. Еле растащили. И опять все ко мне: как так — жив? Почему — жив? Мне даже показалось, что многие расстроились, что значит «жив», если столько выпито за упокой!
— А Нежина?
— Эта начала меня трясти — чуть голову не оторвала. Вцепилась, глаза бешеные, пальцы острые, как гвозди, и трясёт.
Катя с отчаянной ловкостью расстегнула на спине молнию, закатала блузку себе на голову, смело обнажила утыканную веснушками спину.
— Смотри, какие синяки. Видал? Потрогай!
Мерин уважительно погладил несколько синеватых припухлостей, спросил зачем-то:
— Больно?
— Ты прямо как врач. Ну — больно, ну и что теперь?
— Может, помазать чем?
— Ага. Слюнями. Застегни.
Этого Мерину делать никогда ещё не приходилось, наверное, поэтому какая-то часть дальнейшего Катиного рассказа прошла мимо его сознания. Пришлось даже переспрашивать.
— А Нежина-то что?
Катя возмутилась.
— Ты что, совсем что ли оглох, Сева? Я же тебе говорю: она меня трясёт и кричит: «Где он? Где он? Говори — где он?» Я говорю: «Не знаю». А она: «Не ври! Где он?» И всё сильней трясёт — сильная такая, я чуть не упала. Потом толкнула меня в стенку и бегом через толпу: «Пустите меня, пустите меня!» — к телефону. Я за ней — я ведь на задании, да, Сева? Теперь говорю дословно… Ты слышишь меня?
— Да, да, конечно.
— Нащёлкала какой-то номер — цифры я не успела заметить, только последняя — ноль, это точно. И говорит — дословно: «Вера, это Светлана. Дима жив. Это Вета, Вета Нежина». Помолчала, и опять: «Да, да. Тут баба какая-то, его знакомая. Говорит — от милиции знает. Точно».
Она перевела дыхание, смешно надула щёки.
— Вот всё. Запомнила слово в слово.
— Всё?
— Всё. Она трубку бросила, Нежина. Нет, потом она много ещё говорила. Плакала. Кричала. Ещё звонила кому-то — я ничего не могла понять: все орут. То — тихо, то — орут все: «Кто? Как? Почему?» Я чуть с ума не сошла — все ко мне: «Где Кораблёв? Кто убил? Где Молина? Как? Почему? За что? Кто сгорел?» Ужас! Даже музыканту этому досталось: стащили со стула — «Заткнись, — кричат, — со своим Бахом, из-за тебя ничего не слышно!» Но я, как ты велел: ни в зуб ногой. Упёрлась рогом — ни гу-гу. Не знаю и всё. Ничего больше не знаю. Молодец?
Она тщетно боролась с возбуждением — лицо раскраснелось, ноздри раздувались и подрагивали, как у только что выигравшей забег лошади.
— Молодец, конечно. Спасибо. С меня причитается. Называй.
— Ладно. Сочтёмся. Купи мне автомобиль, а то до общежития ездить далеко, ухажёры прохода не дают.
Она коротко хохотнула, затихла.
— И всё-таки, Катя, как тебе показалось — для неё это было неожиданно?
— На сто процентов, Сева. Так не играют. Или она Ермолова.
— А это исключено?
— Теоретически — нет. — Какое-то время они шли молча.
Неожиданно Мерин почувствовал, как в нём закипает злость: чего он добился? Осуществил свой сомнительный план, подвергнув при этом почти незнакомую девушку опасности? Ещё неизвестно, чем закончится эта авантюра: если она что-то знает — а именно это она заявила в «салоне» у Нежиной, — её могут начать шантажировать, даже наверняка не оставят в покое. Кто поверит, что она действительно ничего больше не знает? Начнут преследовать, угрожать… Чёрт бы побрал его совсем. Вот уж, как говорится, если Бог хочет наказать, прежде всего лишит разума. И потом — ну хорошо, ей показалось, что «так не играют». Допустим. И что? Вычеркнуть Светлану из списка подозреваемых? Нет, конечно. Надо ещё проверять и проверять. Трусс прав: «Роллекс» просто так не выкинешь, да и любовные отношения Нежиной и Кораблёва говорят о многом.
Тогда зачем?! Зачем, вопреки (теперь-то уже ясно — вопреки) здравому смыслу он поддался этой никчемной и, главное, опасной идее? Неужели только ради?..
Ладони моментально стали влажными.
Горло сдавило жарким охватом, стало трудно дышать.
Они подошли к главному входу ВГИКа. Катя остановилась.
