потусторонними такими же громадинами, скрывая небо от проходящего путника. Прохладой, как из погреба, тянет от корней, распространяя запах прелых игл. Кое где грузди разгорнув своими белыми шляпами сухие иглы, смотрят на проходящих непрошенных гостей.
Прошли мы свой короткий и тяжелый путь. Из за громадных и густых деревьев показывается большая прогалина, которая скоро начала расширяться и мы увидели знакомый высокий забор с пустыми вышками, на которых не были видны, ненавистные нам, часовые.
Входим во двор лагеря. Отводят нам барак, имеем новую квартиру и новую грусть на душе, бывшие обитатели этих бараков оставили после себя следы. То были несчастные женщины, которых «отец народов» Сталин «милостиво» загнал в непроходимую тайгу, как можно дальше не только от жителей Советского союза, но главным образом от иностранцев.
Хожу по баракам и с болью в сердце осматриваю всякую мелочь, напоминающую об ушедших и напрягаю свои мысли, чтобы разгадать, кто они были и куда их перебросили? Бараки были довольно чистыми.
Стены во всех бараках были разукрашены художественными картинками из жизни свободной страны и прекрасными пейзажами родного края. Видно, что здесь были интеллигентные женщины и девушки.
Кое где на стенах были написаны, довольно красиво, приятные пожелания братьям лагерникам, которые поселятся после них. Кто были они, откуда они и куда угнаны — тайна.
Мы начали привыкать к новым лагерным баракам. Часовых на вышках не было. Были только сторожа, которые жили вблизи за забором. Они держали ворота запертыми и без их разрешения мы не могли выйти из лагеря. Только с их разрешения мы ходили в тайгу по грибы и только здесь я узнал, что такое тайга. Когда войдешь в гущу тайги, то и у храброго по коже поползут мурашки. Громадные сосны стоят стеной и своими сплетенными и густыми ветками закрывают не только солнце но и небо. Человек не может свободно продвигаться. Земля покрыта толстым слоем гнилых игл, которые лежат столетиями. Колючие кустарники своими крючками рвут одежду, царапают лицо и руки, а глазам не дают свободно видеть, что делается в нескольких шагах впереди.
Разных грибов под соснами такая масса, как будто кто то их насыпал. «В глубь тайги мы не посмели зайти, чтобы не затеряться и не потерять своих друзей. Наполнили свои торбы грибами и вернулись в лагерь». По рассказам, в здешней тайге пошаливали медведи. От затерявшихся в тайге заключенных находили только сапоги или валенки.
Одного железнодорожного сторожа съели медведи, сапоги не смогли съесть, оказались очень твердыми.
С юга наш лагерь омывала речушка, на берегах которой росла густая и довольно высокая смородина и кусты дикой розы-шиповника.
Мы жили на полуголодном продовольственном пайке, а потому, чтобы утолить свой голод, часто посещали кусты смородины и шиповника. В речушке была и рыба, но не было чем ее ловить. Реки в тайге обросли кустарниками и высокой травой, но вода в них кристально чистая. В речной воде всё отчетливо отражается, как в зеркале, но часто отражение бывает красивее, чем действительность.
Женский лагерь и больница
В 10–11 километрах от нашего лагеря, за полотном жел. дороги, на бугре, как бы выступая из тайги, виднелся женский лагерь и больница, в которой находились заключенные тяжело больные. Иногда и нам приходилось обращаться туда за медицинской помощью. Так однажды, в сопровождении сторожа, мы пошли в «замок» наших несчастных сестер. Поднимаясь в гору, немного участилось наше дыхание и сердце биение, а потому мы должны были сделать маленькую передышку.
Вошли в лагерные ворота и направились к проходной, которая заметно выделялась в лагерном заборе. В проходной стоял часовой, а во дворе увидели надзирательниц, которые суетливо бегали по двору и старались удалить женщин и девушек, которые издалека были похожи скорее на медвежат, а не на девушек в своих ватных брюках и фуфайках. Во дворе, несмотря на возвышенное место, была грязь.
Вошли мы в коридор больницы. Как ни старались надзирательницы спрятать от наших глаз своих питомиц, но через очень короткое время нас окружила небольшая группа женщин в женской одежде, а не в фуфайках и ватных брюках. Между заключенными женщинами были: казачки, украинки, латышки, литовки, немки, югославки, венгерки, японки и представительницы многих др. народов.
Встретил я здесь станичниц по Родной Кубани и землячек по Югославии. Женщины задавали массу разных вопросов с такой торопливостью, что мы, при всем желании, не смогли дать им ответа.
Многие из них плакали, другие смотрели на нас молча. Своими слезами несчастные женщины омывали свои бледные и исхудалые лица.
Так поступали с безвинными женщинами в «счастливой» стране коммунизма.
Тяжело было смотреть на этих несчастных. Сердце сжималось от боли и невольно выступали слезы на наших глазах. Забывая свое горе, горе — переживаемое женщинами, во много раз было сильнее нашего. Многие обращались к нам с просьбой дать им закурить. Я разделил между курящими женщинами все свои папиросы. Благодарностям не было конца. Между заключенными было много довольно пожилых женщин. Они были очень угрюмы, а при виде нас, наверное, вспоминали о своих заброшенных очагах, о своих семействах и обо всем дорогом, погибшем и ушедшем безвозвратно. Плакали горькими слезами, не обращая внимания на присутствующих мужчин, таких же несчастных, как и они сами. Уверен, что и женщины так же голодали, как и мы, но они все же постарались поделиться последним кусочком и угостили нас обедом.
Да, в груди бушевала буря ненависти и страшной злобы к проклятым московским красным палачам и их приспешникам.
Тяжело на душе от сознания, что ты, при всем желании, не можешь защитить слабую женщину от красного зверя. Их мучения тяжелее наших. В душе не только разочарование, но злоба на самого себя, что ты не можешь отомстить коммунистам за их издевательства над ними.
Несчастная женщина, до какого ужасного переживания довела тебя судьба в коммунистическом «раю»?
Долгое время тяжелые мысли не давали мне покоя. Виденные картины порабощенных, униженных, оскорбленных наших матерей, сестер и дочерей, одетых в какие то ватные брюки, коротенькие юбочки, какие я видел на обезьянах, которых водили по станицам цыгане, и бушлатах, и только одно лицо оставалось тем лицом, в котором выражалось все горе и страдание несчастных.
На лицах ярко отражалась грусть, затаенная печаль, а глаза глубокие печальные с дрожащими на ресницах слезинками. Да, бедная, бедная женщина, горькая судьба твоя. Раздирает душу твою кровавый московский палач «отец народов», который топчет тебя своим грязным и кровавым сапогом, а в тоже время проливает «крокодиловые» слезы над неграми Америки, Азии и Африки и другими народами и, с пеною у рта, старается доказать, что свободу имеют люди только в Советском союзе, а в капиталистических странах — рабство, нищета, бесчеловечная эксплуатация и полное порабощение,
Какая бесстыдная ложь, какая гнусная насмешка. А есть такие чудаки, которые верят коммунистической лжи и всюду распинаются за них, не давая себе отчета в том, что они сами лезут красному зверю в пасть.
В последние годы предоставили нам возможность читать книги, советскую литературу, а иногда попадали нам в руки и советские газеты. С каким негодованием читали № 1 советские нападки на греческое правительство за то, что оно посадило в тюрьму пару сотен коммунистов, а в советской союзе в исправительно-трудовых лагерях живут в ужасных условиях десятки миллионов мужчин и женщин.
В коммунистическом государстве, это как будто так и должно быть. Да, это вполне нормальное явление, но только для государства, которое зажал в свои кровавые лапы социал-коммунизм. Последний напрягает все усилия чтобы при помощи обмана, угроз и денег поработить весь мир, но только не в открытой борьбе.
Советская коммунистическая партия и остальные компартии скрывают свои настоящие намерения и цели под лозунгом: «Дать людям свободу», но умалчивают, какую именно свободу, не такую ли, как в Советском союзе? Кричат: «Долой угнетателей и поработителей», а сами являются величайшими
