Это ожидание брабансонов и есть главная интрига нового версальского академизма.
Презентованный фильм дает прекрасную возможность это разглядеть.
Содержание его традиционно для такого рода произведений.
Сперва безмолвные девушки долго заплетают гривы голубоглазых белых лузитано, собранных для Академии по всему миру.
Брабансонов пока не видно.
Все происходит в стенах старых королевских конюшен, все чинно и скучно.
Серый камень, фонари, ковка решеток.
Девушки в манерных плащиках таскают туда-сюда седла и щетки, стреляют глазками в камеру и возвышенно полируют лузитанские попы.
Брабансонов, как я уже обмолвился, в этом эпизоде нет, но их отсутствие уже ощущается.
Начинается непосредственно представление. На манеже — девицы. (Брабансонов еще нет.)
Белые лузитано, кроме голубоглазости, не демонстрируют никаких достоинств, равно как и не выказывают никакой предрасположенности к классической выездке.
Завязанные и семенящие, жутко надерганные железом, в типичном фальшсборе и, как следствие, разумеется, очень скупые и примитивные по части «пластики» — бедные лузитано мрачно таращатся в дорогой грунт нового Версальского манежа.
Необычайна важность выражений лиц бартабасовских девиц-«академиков». Ее можно охарактеризовать как «непристойно возвышенную».
Первые десять минут все сводится к звучному ковырянию шпорами по полированным бокам лузитано, возрастанию важной брюзгливости физиономий наездниц… и очень слабенькой фигурной смене.
Чуть позже девицы начинают выдавливать из лузитано плоские пассажики и кривые пиаффе.
Кто-то даже решается на испанский шаг, но очень невнятно и робко.
У кого не получается испанский, показывают «школьный шаг», который вообще очень удобная штука, — если на испанском шагу нет выноса и высоты подъема ног, то такой шаг просто называется «школьным». Посадки «академичек» неплохие, в принципе, но подпорченные показушностью и манерничаньем. До реальных «школьных» — не дотягивают, хотя приятно, что никто не опускается до спортивно-низкопробной «работы поясницей».
У девочек, практически у всех, в посадке «читается» грязное спортивное прошлое, но, слава богу, преодоленное.
Манеж исполнен в стилистике «а-ля недострой», или «таджики смылись». Доски, гайки, криво приляпанные балки — в общем, все красоты ремонта, почему-то остановленного примерно на первой стадии.
Французу — потрясающая «экзотик», русского подташнивает.
Грунт реально прекрасный.
Суглинок с добавлением дубовой и буковой мелкофракционной опилки. На «глазок» к 60 % сеяного суглинка — 40 % опилок. Соотношение «бук-дуб» на глаз не определяется.
Дубовая опилка выбрана за ее негниючесть, и выбрана, безусловно, правильно. Кроме того, в отличие от практикуемой в России сосново-еловой опилки, дубовая тяжелее раза в три и плотнее, что дает грунту «непробиваемость» и мягкую плотность.
Чудо, а не грунт.
По окончании фигурной смены — спешившиеся девицы балетничают с рапирами, демонстрируя банальное сценическое фехтование. Кисло, но многозначительно.
Потом фехтование повторяется на покляпых мышастых лошадках аргентинского происхождения (криолло).
Группа демонстрирует шестнадцать серых бедер, восемь ажиотированных задов, восемь фехтовальных масок и восемь трясущихся на затылках хвостиков.
Единственная классная режиссерская находка эпизода — жесткий бабий вопль, перекрывающий топот, сопение девиц и лязг спортивных клиночков.
Этот вопль рулит, заворачивает и разворачивает всадниц. Он и хабальский, он и воинский, он и пещерный. Но при этом очень французский. Под сводами королевского манежа звучат старые кавалерийские команды, перекрывающие топот и полязгиванье учебных клиночков. Вот это впечатляет в разы сильнее, чем поставленное Клодом Карлие фехтование.
Дальше совсем мрак.
На тяжеловозе породы шайр (увы, не брабансон) на манеж выплывает тетенька в алом, подобранная в «вес» шайру. Чалма. Невероятная умильность во взоре.
Тетенька минут десять душит зрителя пением.
Зовут тетеньку Анна-Лаура Пулен. «Пулен» по-французски — буквально «жеребеночек».
Но даже обостренная лошадиность фамилии, как выясняется, еще не повод выходить на манеж… Тетеньку провожают с явным облегчением.
Здесь публика воодушевляется, уверенная, что, где один тяжеловоз, там и два, а где два, там наконец и «содержательная часть».
Фигос под нос.
На манеже вновь «бартабасята». Работа на вожжах.
Грубо отрепетированные и откровенно подбивочные, рваные пиаффчики.
Бартабасята начинают откровенно лупить лошадей, выбивая каприольки.
Каприольки страшненькие, с капитально обвисшим передом.
Круппадки еще хуже, все явно «выбивное», отработка грубой рефлекторики на жалящий удар по мышцам крупа. Курбет, который по всем параметрам в разы сложнее каприоли тем, что его не сымитируешь подпрыгом и отмашкой зада, — так ни у кого и не получился.
Песады — кривейшие, «бартабасята» грубо, за рот, вытягивают на песаду вожжами. Спасибо, конечно, что без домкратов.
Получается полный кошмар… натужное и болевое движение с очень неуверенным задом и глухо молчащими «главными песадными мышцами».
Никакой Школы в этом нету. Даже манерные плащики не спасают. Все то же самое, но в ватниках и кирзачах можно увидеть на задворках КСК, где тайком болеют невзоровщиной. По шкале грубости — «абсолютно грубо».
Довольные собой «бартабасята» удаляются.
Думающим, что кошмар закончился, а теперь начнутся брабансоны и вообще красивая жизнь — большой французский KUKICH.
Вместо сцены совокупления тяжеловозов — еще одна доза габаритной дамы в красном… (того самого Жеребеночка — Пулен).
«Жеребеночек» теперь поет, таскаясь на вожжах за соловым пони.
Причем габариты у Пулен такие, что она легко бы вынесла поня на манеж под мышкой или в ридикюльчике.
У поня, впрочем, быстро едет крыша от даминого пения — и он ломится прочь, спасаясь от вокализов. Дама, не умолкая, тормозит вожжами за рот.
