Кирпичный бокс был заперт, равно как и соседний, старенький металлический домик. Сева внимательно оглядел замок гаража, прошел до конца, вернулся к объекту с тыльной стороны, замер возле ржавой металлической стены. Внутри объекта послышались звуки. Сначала приглушенное мычание, затем лязг железа об железо.
Отыскав в стене щель, Голованов прильнул к ней, но внутри было темно, как у негра… Короче, ни черта не видно.
Сложив ладони рупором, Сева прошептал в щель:
— Скотников, ты здесь?
Мычание внутри гаража усилилось.
— Слушай меня. Я тебе буду вопросы задавать. А ты в ответ мычи. Да — один раз; нет — два раза. Понял?
Однократное мычание. Прямо как на семинарах в их банде, усмехнулся про себя Голованов.
— Ты там в наручниках?
— Да, — промычали изнутри.
— И рот залеплен?
— Да.
— Они тебя к сиденью привязали?
— Да.
— Били?
— Да!
Надо же, сколько интонаций может быть вложено в обыкновенное мычание!
— Плохо тебе, Скотников?
За стеной началось нечто невообразимое. Мычание, скрежет, можно сказать, зубовный.
— Ну, я вообще-то просто так зашел. Пока, Скотников! Держись! Главное — не сдуваться! Вспомни лягушку на флаге и не сдувайся! Бандитам ни слова! И сиди смирно, а то убьют они тебя, понял?
С этими словами Голованов, громко топая, направился прочь. За стеной приглушенно хрюкали. Это он плачет, догадался Сева. Что ж, правило бумеранга работает.
Он возвратился в агентство, позвонил Ане.
— Как там у тебя?
— Мы уже госпитализируемся по новой, — оживленно доложила Лаврова. — Мы с мамой сейчас в приемном покое. Все хорошо! Не волнуйся! Всем привет!
— Может, тебе пока с мамой в больнице остаться? Попробуй с Телегиным договориться. Есть же у них койки свободные. А маме уход потребуется.
— Что ты говоришь? Представь, я уже договорилась. Но не с сегодняшнего дня. А в послеоперационный период.
— Понял! — оживился Голованов. — Буду звонить!
Глава 41
СУББОТНИК
Пока Голованов выяснял место заточения Скотникова, надежные партнеры «Триады» также были заняты каждый своим делом.
Третьякова, отключив мобильник, готовилась к проведению субботнего семинара. Через час наступит самое напряженное, но и самое сладостное для нее время. Время, когда здравомыслящие, нормальные люди под воздействием тщательно разработанных манипуляций превращались в податливую, аморфную массу, с которой она, Третьякова, могла делать все, что душе угодно. Можно было бы заявить вступительный взнос и в пять, и шесть тысяч долларов. И основная масса пришедших на семинар людей, отродясь не державших в руках и десятой доли этой суммы, глядели бы очумелыми бараньими глазами на подписанные ими бумаги, исчезающие со стола, как в иллюзионе. Но все, все было просчитано, в том числе и сумма взноса. Была бы она выше, суицидные попытки приобрели бы, пожалуй, характер эпидемии. А так — эпизоды, случаи, никак не связанные с именем «Триады».
Она стояла перед зеркалом, оглядывая себя. Все было в порядке. И умеренный, почти незаметный макияж, и безукоризненный костюм и, главное, внутреннее ощущение власти над людьми, готовое выплеснуться на толпу и поработить ее, — все это она видела в зеркале. Хищница была готова к прыжку.
Коробов уехал в бизнес-центр раньше, чтобы проверить степень готовности шумовых и прочих эффектов…
А гений сбора суммы взноса, то есть госпожа Скотникова, металась по городу, собирая деньги на освобождение мужа. Денег, однако, никто не давал. Многие были в отпусках, другие только что вернулись с пустыми карманами. Третьи почему-то просто не хотели с ней разговаривать, захлопывая дверь перед ее носом. Земля, как известно, слухами полнится. Оставались «надежные партнеры». Однако никто из членов «Триады» не дал ей ни цента. Средства у всех оказывались буквально вчера во что-то вложенными, кому-то переданными в управление либо потраченными на обед.
К шести вечера обессиленная, постаревшая на десяток лет женщина вспомнила, что у нее есть родной отец. Отец жил отдельно. Нина изредка звонила, навещала еще реже. У нее были свои семейные заботы — сын и муж, которых нужно было кормить. Если еще и папаше помогать, на что вообще жить? В конце концов, в блокаду тоже выбирали между стариками и детьми — таким образом успокаивала себя Скотникова, вспоминая иногда об отце.
Потом, когда они с Солечкой окунулись в «Триаду», родитель и вовсе был смыт из памяти непрерывным потоком мантр, заклинаний, бесконечными семинарами и охотой на людей.
Но в данный момент Скотникова вспомнила — есть отец! А у отца должны быть какие-то деньги! Два года назад он поменял однокомнатную квартиру на комнату в коммуналке. Сказал, что ему одному жить скучно. И она помчалась к отцу.
Василий Алексеевич жил в старом центре города. Он встретил дочь удивленно и обрадованно:
— Ниночка! Проведать приехала? Тебе звонили, что ли?
— Кто звонил? — напряглась Скотникова.
— Я просил соседку, Кузьминишну, позвонить с работы. У нас здесь телефон отключили. Я беспокоился, вдруг ты звонишь, а никто не отвечает.
— Да, звонили, — отрывисто бросила дочь. — Папа, пройдем в комнату. Мне поговорить с тобой нужно!
— Конечно, Ниночка, конечно. Я сейчас чайник поставлю.
— Не нужно, — почти рявкнула Нина, подталкивая шаркающего валенками старика. — Что это ты в валенках среди лета?
— Так болят ноги-то, Нинуля, спасу нет!
Они наконец добрались до комнаты.
— Ну, рассказывай, как живете? — Отец улыбался беззубым ртом, долго и трудно усаживаясь на старинный венский стул.
— Папа, у меня горе! Толю похитили бандиты! Мне срочно нужны деньги! Две тысячи долларов! — выпалила Нина.
Отец молчал.
— Ты слышишь меня? Если я сегодня к вечеру не соберу деньги, его убьют, понимаешь?! — взвизгнула она.
— Ниночка, так за что же его? Откуда у вас бандиты?
— Это не у нас! Это в стране твоей долбаной бандиты! Если бы не ты, мы бы с Толей и Мишенькой давно в Израиль уехали! Я из-за тебя здесь осталась, чтобы ухаживать за тобой, похоронить, когда время придет!
