Автор этого опуса не скрывается. Антон Белугин, тот самый, что приходил к ней домой, наврал про смерть Игната. Деньги принес, Кате игрушку. Последнее воспоминание вызвало у Лены мучительный стон. Но ведь она ничего конкретного Белугину не сказала! Да и не требовалось, фантазия у писаки бурлит, как канализационный слив. Его стиль, манера письма — надругательство над русским языком. Но ведь могут подумать, что именно она разоткровенничалась. Кто подумает? Игнат? Плевать на Игната. Да и похоже, что роман Белугина для него самого был сюрпризом, ведь звонил, выяснял про журналиста. По большому счету во всем виноват Игнат. Он исковеркал в самом начале ее судьбу, да и судьбы остальных женщин тоже. Он паук, который заманивает в свои сети жертву, подкармливает ее и ласкает, незаметно вытягивая соки. Он не дожирает до смерти, а отбрасывает несчастную, когда та становится неаппетитной несчастной калекой.
Свою ненависть к Игнату Лена считала давно пережитой. Ошибалась, угольки тлели, а сейчас на них плеснули керосином. Окажись здесь в эту минуту Игнат, она бы бросила ему в лицо обвинения, которые заслуживал этот паук. Можно позвонить по телефону. У нее нет номера Игната. Никогда прежде, в самые тяжелые и горькие минуты, она не опускалась до упреков или призывов к совести. Требовала помощи от безысходности, требовала по праву, а не просила.
— Пусть тебе Бог пошлет кару, которую заслуживаешь, — сказала вслух Лена.
Она набрала номер телефона мужа:
— Коля, ты не мог бы сейчас приехать домой? Нет, с Катенькой все в порядке. Мне… мне очень плохо.
Секретарша Скворцова, получив задание, не уходила, топталась у стола.
— Что-то еще? — поднял он голову от бумаг.
— Сергей Дмитриевич, мне кажется, вам нужно прочитать этот роман, — она положила на стол листочек с адресом сайта.
— Роман? Мне? — удивленно задрал брови Скворцов. — Зачем?
— Там идет речь о вашей жене, и вообще это… лучше сами почитайте.
Через несколько минут Скворцов выглянул из кабинета:
— Никого ко мне не пускайте и ни с кем не соединяйте.
Навыками быстрого чтения Скворцов не обладал, поэтому чтение «Скелетов» заняло много времени. Сергей Дмитриевич не обращал внимания на литературные красивости, пропускал эротические сцены и другие отступления, его интересовали только факты. У Куститского действительно было три жены, наличие любовницы с больным ребенком между первыми двумя браками и молодой любовницы опять-таки с ребенком в настоящее время Скворцов вполне допускал. Однако описание самих браков никак не походило на правду, скорее — на невероятное по наглости вранье. Если про тихого ангела Юлю писака насочинял галиматью, то и остальных наверняка не пожалел. Читая о семейной жизни Игната и Юли в Москве, Скворцов ловил себя на том, что не знает, как относиться к этим вымыслам. С одной стороны, автор заслуживал кары, накостылять ему по первое число было бы вполне справедливо. С другой стороны, все эти измышления до беспомощности глупые, фантастически нелепые. Реагировать на них — все равно что серьезно воспринимать чужой бред.
Прошло около часа, как Скворцов закончил чтение, но он не уходил с работы, размышлял. Что это? Наезд на Куститских? Очень странный наезд — детский, нелепый, абсурдный. Так в деловом мире не мстят и не расправляются с конкурентами. У творческой богемы, возможно, принято мелко гадить, влезая в личную жизнь, выставляя ее на посмешище. Черный пиар в среде бизнесменов и политиков делается совсем по другим схемам. Или теперь все смешалось, перетекло одно в другое? Любые средства хороши. У вас нет грязного белья? Мы сами испачкаем. В ваших шкафах не прячутся скелеты? Не беда, своих натолкаем. Подонки! Кто бы ни наезжал на Куститских, это подонки. Игнат и его пластмассовая жена далеко не святые, но даже они не заслуживают подобного обстрела грязью.
Впрочем, Куститские мало волновали Сергея Дмитриевича, его беспокоила жена, втянутая в эту пошлую историю. Что будет с Юлей, когда прочтет опус? Страшно представить. Скворцов зажмурился и помотал головой. Он любил и оберегал жену. Смысл, счастье и удовольствие его жизни заключалось в том, чтобы оберегать Юленьку. Он знал, что ее чувства к нему не столь глубоки и проникновенны. Это не имело значения. Какая-то фраза в только что прочитанном романе царапнула его за живое. Скворцов вспомнил: «Он любил свою жену как неродившегося сына или дочь». Фраза идиотская, но именно про него, Скворцова. У него нет детей, родных, закадычных друзей. Нет никого, кроме Юли. Она никогда не узнает об этой книге! Никогда!
Он пришел домой, когда закончилась программа «Время».
— Будем смотреть вторую серию про Фурцеву? — спросила Юля.
— Запишу ее на видео, и ты посмотришь завтра, — предложил Скворцов. — Нам нужно поговорить.
— Хорошо, — легко согласилась Юля. — Ты хмур.
Она сделала смешную рожицу, вытянула шею, кого-то изображая:
— Здравствуй, князь ты мой прекрасный! Что ты хмур, как день ненастный? Опечалился чему?
Скворцов расслабился и рассмеялся. Ну как не любить эту игрунью?
Юля сделала вид, что он смеется над ее декламацией.
— Конечно, — вздохнула притворно печально, — я совершенно не похожа на царевну-лебедь, да и князь у нее, то есть у Пушкина, был тих, а не хмур.
— Я уже не хмур, но еще не тих. — Скворцов привлек к себе жену. — Налей мне рюмку коньяку. Одну.
Когда-то он сильно пил. Считал, что умеет пить, не пьянея. Заблуждался. Нет людей, способных годами без последствий для физического и психического здоровья травить себя алкоголем. Вылечила его Юля. Она сказала, что погибать они будут вместе, не факт, что умрут в один день, в этом не всем любящим парам везет, но по дороге на кладбище пойдут рука об руку. И Юля стала пить. Наравне с ним. Она не переносила спиртного, и отравления ее были ужасны. Скворцов стал выпивать за пределами дома. Юля звонила, по его голосу безошибочно определяла количество принятого и вливала в себя столько же. Она могла по звуку ключа, поворачиваемого в замке, определить, сколько он выпил. Скворцов заходил на кухню и видел жену со стаканом водки в руках.
— Три литра пива равняются стакану водки. Поехали!
Скворцов не успевал подскочить, выхватить стакан. Выпив, Юля не дышала, таращила глаза, потом шумно выдыхала. Она пьянела мгновенно и некрасиво: пунцовела, хихикала, не держалась на ногах. Через несколько минут ей становилось дурно, Скворцов отводил жену в туалет, где ее выворачивало наизнанку. Потом всю ночь у нее раскапывалась голова, она лежала с компрессом на лбу. Но не жаловалась, а на следующий день снова пила отраву. Мягкие люди бывают не податливее стали. За металл можно ухватиться и держать, а вата, сколько ни стискивай, останется воздушной. Скворцов бросил пить. Не ушел в полный отказ, мог за праздничным столом выпить вина, рюмку коньяка по случаю, но регулярное пьянство осталось в прошлом.
Юлия поставила перед мужем рюмку и блюдце с кружками лимона. Скворцов не торопился пить, вертел рюмку в руках.
— Скажи мне, тот журналист, который приходил к тебе, а потом про него спрашивал Игнат…
Юля моментально вспыхнула, глаза у нее забегали.
— Что? — напрягся Скворцов.
— Я немножко наврала.
— Рассказывай!
— Игнат не стал бы звонить ночь за полночь по пустякам. Он за что-то гневался на журналиста.
— Дальше!
— Я назвала другое имя, то есть имя то же, только люди разные.
— Не понял.
— У двух моих школьных подруг есть сыновья, оба Антоны. Одна подруга живет в нашем городе, а вторая в Мурманске. Я назвала мурманского Антона.
— Не закрытый, а открытый перелом, — хмыкнул Скворцов.
