сапожник.
— Тебя зовет вернуться? — спросил Илья.
— Потолковали с им, по-свойски. Он меня понял верно. Неможно, чтоб в семье были два хозяина. Нехай сам справляется в своем гадюшнике, тем более уже получаться стало. Я не хочу меж ног крутиться у него. А и привык уже дышать вольно, без бабья и скандалов. Не променяю нонешнее на тарелку супу. Сам проживу. Шибко устал от них. Мою душу в ту сторону не развернуть. Да и откинуло от всех. Никто не люб и никого не жаль. Сердце к им остыло и не болит, — признался Захар.
— А Наташка тебя не навестила?
— Кому она тут надо? Коль тогда прогнала, кто поверит, что меня признавала? На что ей тут появляться? Я лишних в своей избе не терплю. Не уважаю, когда от дела меня отнимают. Это едино, как кусок хлеба отнять, — засопел обиженно.
Илья по-своему понял слова старика и сразу встал, начал собирать вещички. Анна, взяв посуду, заспешила домой. А Захар, провощив жгут, свое вспомнил, недавнее.
Перед самым выходным напарился в бане у соседей и хорошенько поужинав, вздумал пораньше лечь спать. И только выскочил из порток, в окно кто-то стукнул.
— И какая коза приблудилась на ночь? Едва штаны снял уже и голубка в дом колотится! — усмехнулся мужик и выглянул в окно. Никого не разглядел в кромешной темноте двора, но услышал знакомый голос:
— Дед! Это я, Женька! Открой!
Он вошел в дом, волоча за собой тяжеленную сумку с харчами. Когда такое было в последний раз, никто не помнил.
— Вот возьми подспорье! — поставил у стола.
— Сколько я тебе за него должен? — вспомнились ненароком все подсчеты в семье.
— Да ладно тебе! Забудь обиды! Давай по-людски жить, хватит кусаться! Бери подсос! — выкладывал харчи на стол.
— Это с чего вдруг меня вспомнили? — удивлялся Захарий.
— Но ведь люди мы, не чужие! А все только с тебя тянули. Нужно и самим совесть знать. Судьба всегда не случайно бьет, за грехи, за недогляд, вот и решили хоть немного помочь. Нельзя зверями жить. Да еще родня!
— Я уж о том давно забыл! — отмахнулся Захар и спросил зятя:
— Это кто же наладил тебя ко мне?
— А никто! Сам! Нынче я в доме хозяин! Власть переменилась. Один с бабьем управляюсь всюду. Ох, и нелегкое это дело, отец! Всякую дрянь не только в руках держать, не дать сбиться, а и к делу приучить каждую. У них теперь ни одной свободной минуты нет. На глупости не остается и секунды. Теща у меня теперь в почтальонках «пашет». Бегает с самого утра по участку. Ирка тоже приработок сыскала. На оптовке приткнулась. Наташку пристраиваю на склад, чтоб дуру не валяла. Конечно, заработок не очень, но когда все в куче, неплохо получается.
— А говорят, повсюду сокращения, получку задерживают, — встрял Захар.
— Все верно. Но там, где мои, сокращений не предвидится. И получка маленькая. На ней не сэкономить. Люди туда не идут работать, большие заработки ищут, потому без копейки сидят. А жить каждый день нужно. Не стоит гоняться за журавлем в небе, надо воробья в руках удержать.
— Ты лучше брехни, как сумел Наташку обломать? Как она в дом воротилась? — перебил дед, понюхав привезенную колбасу, и зажмурился от удовольствия:
— А что Наташка? Приперлась уже вечером. С час побрехались. Она врубилась, что никому не нужна, деваться ей некуда, вот и вздумала свое говно на всех нас свалить. Ну, тут я выступил. Дал ей по соплям, она аж в штопор скрутилась, намылилась из дома смыться, я ее прижучил и опять вломил, но уже покруче. Баб предупредил, какая из них полезет, тоже получит. Короче, отмудохал классно, потом запихнул в машину и ни слова не говоря, повез к врачу, своему дружбану. Тот ее быстро вычистил, избавил от третьего придурка и велел с денек дома подержать. А я ее на другой день впихнул в аудиторию. Вечером забрал домой. Не жалел, не распускал сопли и ей не велел жаловаться, сама обосралась всюду. Понятное дело, что такой крутой вираж никому не понравился. Бабы пытались наскакивать на меня хором и поодиночке, но ничего не вышло. Отбился от всех, каждой досталось за прыть, успокоились. Ну, а я им свой ультиматум выставил. Предупредил, какой не нравится дышать, как я велю, пусть выметается, держать не стану. Тут теща хвост подняла, мол, она здесь хозяйка! Ответил, что в семье командуют мужики. И если ей не подходит, пусть сматывается и открыл дверь…
— Круто обошелся! Как они тебя в куски не разнесли! — смеялся сапожник.
— Они враз присмирели. Такими тихими стали, я им все сказал тогда. И прежде всего на Наташку указал, что шлюхой вырастили, бесстыжей сучонкой. А значит, было ей с кого пример взять в своей семье. О! Как загалдели! Зато теперь сидят, поджав хвосты. И не рыпаются, ни одна! Хватит с них пылинки сдувать!
— Выходит, обломал негодяек? — все еще не верилось старику.
— Понятное дело! Всего чудней было, когда Леня Чижов возник. Он думал, что мы у его ног стелиться станем, уговаривать начнем, чтоб женился на нашей дуре. Ведь беременная, кому нужна? А он себя благодетелем посчитал. Пришел с наглой харей, сел в кресло, ждет, когда мы перед ним бисер начнем сыпать. Ну, я баб из зала прогнал, чтоб не слышали мужских слов слишком много, все ему высказал, вырвал из кресла и вломил от души козлу. Уж таких пиздюлей навешал, что он на карачках от нас выполз. Ну и вслед ему пообещал «чугунок» с плеч скрутить, если поблизости возникнет. Этот подонок заявил, что ему отец велел вернуть Наташку. Дескать, сам и не подумал бы! Вот такое как передышать? — возмущался Женька.
— То не только он, а и она дурковатая! Ее вина поболе! На што к нему поперлась? Ни его, а Наташку выпороть стоило! — злился Захар.
— Ей вломил так, что мало не показалось, — смеялся Женька. И добавил:
— Ни сидеть, ни лежать не могла, а и во двор с такой рожей не выйти. Бабки во дворе ее пугались, крестились вслед со страху и говорили:
— Какой бедовый мужик ей попался. Всю как есть измесил. Нешто вступиться за нее стало некому? — хихикал Женька ехидно.
Он рассказал старику, что теперь сам держит под контролем каждую семейную копейку, не позволяет самим бабам вольно, как раньше распоряжаться деньгами.
— Смотри, не перегни! Помни, бабы злопамятные и мстительные. Они свою заначку все равно заимеют. Не думай, что уваженье к себе из них кулаком возьмешь, — предупреждал сапожник.
— Другого выхода нет, Захарий! — жаловался зять.
Он пробыл допоздна. Не спешил уезжать. И только когда рассказал все, спохватился, что пора ехать домой, ведь там без контроля и присмотра остались целых три бабы.
Захарий улыбается, зять словно переродился. Вот такого есть за что уважать и считать мужчиной.
А через неделю к Захарию снова приехала Валентина. Она тихо поздоровалась, несмело прошла к дивану, присев спросила:
— Когда дом навестишь? Иль забыл всех?
— Я и так дома. Из своего угла кто уходит! А скучать мне не по ком. Единым в свете живу, душа не болит.
— А мы вспоминаем. Как хорошо при тебе было. Жаль, что не ценили. Об одном теперь мечтаем, как воротить то время.
— Не будет того. Зря душу не смущай пустыми надеждами. Отвык я от вас и отболел. Не хочу заново в вашу телегу впрягаться. Передышал и теперь уж не нужны, — отложил отремонтированный сапог, снял фартук:
— Есть хочешь? Давай со мной! — предложил гостье, та отказалась.
— Тогда чаю, или молока попей!
— Сыта я, Захар! Другое звенит от пустоты. Душа плачет! Вот где обидно. Столько лет прожили, а под старость ненужной стала.
