«жирные» к этому не стремились. Жили особняком. Своими чужаками. Как пеньки в лесу.
Их работу на трассе мог отличить и узнать издалека даже неопытный глаз.
То, за что «жирные» не получали деньги, делалось небрежно, наспех. Виновных средь них найти было невозможно. А потому их всех разом лишал начальник зоны кино или горячего ужина.
Аслан поморщился, вспомнив рассказанный случай.
Заболел Кила. Простыл на трассе человек. Да так, что температура к опасной отметке подскочила. Таблетки не помогали. А мужик уже задыхался. Нужны были горчичники и мед.
Вот тогда и пошел к ворам за помощью Илья Иванович. Сказал бугру в чем нужду имеет. Тот, подумав, предложил вместе к «жирным» сходить. У фартовых ни горчичников, ни меда никогда не водилось.
Прихватив с собой троих кентов, Слон открыл ногой дверь в барак торгашей. Сразу попросил что нужно. «Жирные», едва уловив нюхом слабину, ведь их просили, ломаться стали, цену себе набивать.
Вот тогда и взбесился Слон. Отхлестал пару торгашей по физиономиям. Гаркнул так, что стекла дрогнули. И потребовал нужное — в сей момент.
Ох и заегозили, засуетились «жирные». Шарить стали всюду. А Слон матом поторапливал. Биографию каждого в трех словах рассказал. У «торгашей» уши — что флажки горели. Сверх требуемого банку варенья малинового сыскали. Все отдали, только чтобы скорее выметался фартовый из их ларька, как звали в зоне барак «жирных».
А вечером в столовой с Ильи Ивановича стольник потребовали. Отдал. Молча. Но с тех пор работяги старались обходиться без услуг торгашей.
Зона как зона… На Колыме эта еще не самой худшей была. Так говорили те, кто бывал в других местах.
Здесь даже воры уважали двоих мужиков: Илью Ивановича и Афиногена. Эти двое меж собой дружны…
А вот и дерево. Елка. Из одного корня два ствола выросли. Макушки вровень. Но у одной — словно сердце морозом прихвачено. Наклонилось слегка влево. А второе деревце, обняв лапой, придержало друга. Эту елку так и зовут: Илья с Афиногеном.
Говорят, они познакомились в тот день, когда Афиноген прибыл в зону.
Не будь Ильи Ивановича, туго пришлось бы Афиногену. Он всем рубил правду в глаза. Не умел держать свое мнение при себе. За то дорого платился. Сколько раз выручал его из неприятностей Илья Иванович — сам Афиноген со счету сбился.
И хотя часто предупреждал — не давай волю языку раньше рассудка! — уважал Афиногена и ценил в нем человека.
Вот и вчера единственный свой свитер ему отнес. Надел силой. Сам в латаной рубашке остался.
Когда, в бараке Илью Ивановича спросили работяги, — зачем он это сделал, ответил:
— Он в этой жизни нужнее, чем я. У него голова — одна на миллион. Ему надо выжить. А я — что? Работяга. Таких полно по свету. Есть и будут…
Аслан удивленно качал головой. Ну куском хлеба, куревом, кипятком поделиться — это куда ни шло. Всякому понятно. И Аслану такое доводилось. Но вот отдать последнее, такое, пожалуй, слишком…
Ведь вот свои, идейные, не дали Афиногену ничего. Значит, не совсем дурные. Одно дело базлать про политику. На это все горазды, а чуть прижало — всяк за себя и никакого равенства и братства.
«Брат — покуда на параше сидит, под самым носом. А сгони его — сразу врагом станет. Так все. Хоть идейные, хоть ворюги», — сплюнул окурок Аслан.
Хотя… И сразу неловко стало. Вот тут, да, именно здесь, упал Афиноген в яму, ногу повредил о сук ольхи. Кто-то из идейных нательную рубаху с себя снял. Перевязал Афиногена. А кто — до сих пор не знает. Да и не спросил…
Бежит колымская трасса по зиме. Перемахивая горы, распадки, промерзшие до печенок речки, заснеженную, в морозной дымке марь.
Вот этот крученый, всегда леденистый распадок назвали зэки Мокрый Хвост.
Говорят, когда-то в старые времена, жила здесь чукча- шаманка. Вон на той горе с бубном плясала. Ей оттуда далеко было видно.
От отца с матерью из родного чума сбежала, чтобы за старика замуж насильно не выдали. Был у этой девчонки чудесный дар. Взглядом любого зверя остановить могла. Понимала голос всякой птахи и козявки. Там, на горе, говорят и теперь ее чум стоит.
Бывало, понравится ей какой-нибудь охотник, пригласит к себе. Накормит, обогреет, приютит. А обидит кто — крутнется вокруг себя, сделается старухой с харей волчьей. Взвоет. И соберутся к чуму ее все волчьи стаи земли колымской. От них ни ружьем, ни уговорами не отбиться. Разнесут в куски…
Но и на ее сердце уздечка нашлась. Полюбила шаманка охотника. Добрый, красивый был парень. Но… женатый. И любил он свою жену больше жизни.
Как ни старалась шаманка, бессильны были ее чары. Не смогла она заставить молодого охотника влюбиться в нее.
Годы мучилась. Всех промысловиков просила помочь ей, обещая взамен подарить таежное диво. Но никто не сумел ей пособить. Вот так и стала она стареть на горе одна. Целыми днями ждала любимого и плакала от одиночества. Так и умерла в одну из ночей в своем чуме. А с горы и поныне вода в распадок бежит. Откуда? Все говорят, что это слезы шаманки текут и теперь. Это она, мертвая, от любви к живому плачет…
Бежит машина по холодной колымской трассе. Впереди — снег белой неведомью все укрыл. Что было — Колыма забыла. Только люди помнят горести и радости. Потому седеют быстро, живут мало. А Колыма вечна… Не болит ледяное сердце ее. Нет в нем места для печали. На это тепло надо иметь. А его где возьмешь зимой, если даже летом не оттаивает…
Впереди показалась уже разгрузившаяся на трассе машина.
Аслан вгляделся. Да, это тот самый самосвал, который недавно получили с завода. На него тоже долго искали водителя. И нашли…
Несчастный человек… К той судимости, с которой в зону пришел, еще две добавилось. Одна — за бунт, вторая за суку: до полусмерти избил за то, что выдал его начальству, засветил участие в бузе.
Из обычного мужика почти что идейный стал. Ни писем из дома, ни посылок теперь не дают мужику. А на одной казенной баланде попробуй, выдержи до конца срока. Пупок к позвоночнику намертво прирастает.
Машина подошла вплотную. Шофер кивком поздоровался с Асланом. Поехал в зону за гравием.
Аслан свернул чуть вбок, давая возможность еще одному самосвалу свободнее проехать по трассе. Ее водитель улыбнулся, помахал рукой.
Этого человека совсем недавно еле от смерти спасли. В дороге масляный фильтр подвел. Пришлось очищать, промывать его. А Колыма тем временем не дремала. Перемела дорогу, спеленала в сугробы. Мужик и застрял в одном из них. Пока пурга кончилась, пока откопали, да привезли на буксире, три дня прошло. Обморозился водитель так, что даже врач не верил в благополучный исход. Но он выжил и снова сел за баранку.
Еще одна машина. Водитель выжимает из нее все силы. Торопится. А куда? В зону… Глаза б ее не видели. Нет худшего в жизни, как засыпать и просыпаться за колючей проволокой, да еще на Колыме.
Водитель приподнял шапку с головы, Аслан кивнул в ответ.
— Курева не найдется?
Аслан дал пару папирос. И осторожно объехал машину.
Этого шоферюгу он знал лучше других. Тот нередко заходил в барак к работягам Килы. Балагурил с мужиками допоздна.
Попал он сюда за аварию. Вдребезги разбил грузовик. А сам — без единой царапинки остался. Повезло человеку. И срок у него к концу подходит. Хоть бы его судьба уберегла. Не ставила на нем колымскую горькую отметину.
«А вот этого шофера воры наказали», — махнул ладонью встречной машине Аслан. Тот водитель вцепился в свою посылку по-бульдожьи. Мать прислала домашнее сало. Мужик и попробовать не успел, как заявились фартовые. Хотели отнять. Да куда там? Так завизжал, зубами и кулаками отстоял свое сало. Хотя рожу в кровь отделали воры. Зато сало не сумели отнять. Он его в рубаху завернул и положил под
