на концерт. Не каждый пересилил свою усталость.
Едва Аслан начал дремать, дверь с шумом отворилась и чей-то сиплый голос сказал:
— Эй, мужики, пополнение в зону прибыло. Три «студера» пришли. Валите во двор. Узнаем, кого подкинули.
Аслан не пошевелился.
«Какое мне дело до них? Привезли новую партию. Ну и пусть себе… Мы тут причем? К нам в барак уже не подкинут. Некуда. А значит, наплевать мне на чьи-то заботы».
Но вскоре послышались голоса охранников:
— Двадцать человек сюда!
Аслан отвернулся спиной к двери. Прикинулся спящим.
Вскоре ему пришлось повернуться.
Пополнение оказалось необычным. Люди не галдели, не сновали по проходу Отогнув тюфяки, присели на края нар и шконок, тоскливо озирая барак.
— Не шумите, люди приехали с трассы, отдыхают. Устраивайтесь, где вам укажут. Других мест нет, — сказала охрана, уходя.
— Чужие шконки не занимайте, пока бригадир приедет — на проходах устроимся, — предложил чей- то голос. И вот тут Аслан оглянулся.
Это пополнение прибыло с воли. Люди держались потерянно, отрешенно.
— Давай одного сюда, — указал Аслан на шконку Чинаря. Помог разместиться и остальным.
Почувствовав поддержку, мужики засыпали Аслана вопросами:
— Где трасса? Сколько километров ее придется на эту зону? Какая норма выработки? Как начисляются зачеты? Какой порядок работы и жизни в зоне?
Аслан едва успевал отвечать. А утром, чуть свет, вместе с пополнением вернулись зэки на трассу.
Кила быстро распорядился новичками и, встав рядом с Асланом, взялся за кайло.
«Наташка, Натка!» — вспоминал Аслан имя девушки и руки, забыв о тяжести, ворочали глыбы, долбили ломом грунт.
День пролетел на редкость незаметно. Хотя не отдыхал, не перекуривал. А вечером подсел к костру, где разинув рты, слушали и новички всякие страшные истории о Колыме и ее зонах.
— Эта зона — третья на моем счету, — рассказывал один из недавних зэков, которого мужики звали Илларионом. — Поначалу в Воркуте был. Оттуда по здоровью — в Сейм- чан. Ну да там я с год кантовался. Конечно, это не Воркута. Где начальник — сущий зверюга. В зоне овчарок больше зэков. Но харчат их не в пример лучше, чем нашего брательника. Псинам — мясо, а нам — баланду.
— Такое везде. Псы вольнонаемные. А мы кто? Стадо. Вот и выходит, что им зарплату мясом отоваривают, — встрял какой-то зэк из темноты.
— Овчарки там не то зону, всякий барак стремачат. Чуть шухер — хана, врываются и хуже охраны зэков усмиряют. От этих зверей никуда не спрячешься.
— А в Сеймчане как? — перебили Иллариона.
— Там тоже трасса. Как и здесь. Только этой зоне надо перевал прошибить — и шабаш. А той еще полтыщи километров тянуть дорогу.
— А хребет пробить по-твоему мало? — спросил Кила и, ругнувшись, сказал: — Мы, между прочим, уже полтыщи проложили. Да перевал сотни две верст прибавит. Мало, что ли? Вот я на тебя гляну к концу, когда трассу, свой участок доведем, что ты тогда скажешь? Руки-ноги отымутся, пока этот перевал перешибем.
— Кто ж говорит, что легко? Оттого я и в бега ударился, — невмоготу стало там терпеть. На трассе по восемнадцать часов вкалывай, а жрать — крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой. В баланде… Спать — хуже собак. Я и вдарился в бега. Да напарник попался слабак. Скис на второй неделе. А ведь думали, что баста, оторвались от Колымы.
— И далеко вы убежали? — спросил Иллариона, обомшелый, как пенек, без бани, костлявый мужичонка из Костромы.
— До самой Сибири добрались. До торфяных болот.
— А как поймали? Люди выдали?
— Да при чем тут люди? Мы им на глаза не показывались. Да и они нас не видели. Обходили мы жилье.
— Без жратвы шли? — удивился один из орловских.
— По дороге ягоду ели. Всякую поросль. Дикий щавель, черемшу. Корни одуванчика, саранки. Ох и пронесло нас от такой жратвы! Сами к концу недели стали зелеными, как лягушата.
— Из-за того и ослабли. Была б жратва, да силы — хрен бы поймали, — посочувствовали горьковские мужики.
— Жратва ни при чем. Решили мы с напарником обсушиться малость. У него, вишь ты, незадача, кожа бабьей оказалась, шибко нежной. От сырой одежи вся потерлась в кровь. В паху, подмышками — до мяса подрал. Ну и развели мы с ним неприметный костерок ночью. На краю болота, — стих рассказчик, словно засомневался в продолжении рассказа.
— Вас там и накрыли? — хохотнул, теряя терпение, фартовый, любивший слушать рассказы о побегах.
— Нет. Не там. Мы с подельником не знали, что это болото — торфяное. А из него — горючий газ выходил. Мы его не почуяли. Да и откуда могли столько знать о чужих местах? — умолк Илларион.
— А что дальше-то? — теребили его нетерпеливые зэки.
— И только мы пристроили на колья бельишко просушить, сами телешом у огня расселись, как два лешака, мошонки прогреваем, как вдруг у нас под сраками загудело что-то. Мы подумали, что болото озорничает. И сидели, уши развесив. Вдруг глядь, столб вони из болота поднялся. Рядом с нами. Грязь до неба поднялась. И белый столб газа следом вырвался. Мы — к бельишку. А оно где? Сущая грязь кругом. Вонючей говна. И ни бельишка, ни костра, ничего. И сами хуже чертей перемазаны. Смотреть — срам да и только. Одни глаза. Все остальное — ровно из преисподней, будто самая поганая в свете задница, нас на свет произвела. И горько, что срамотищу эту голую даже прикрыть нечем.
Илларион оглядел хохочущих зэков и сказал с укоризной:
— Чего рыгочете? У меня от того болотного газу яйцы разнесло так, что ни в какие портки их не запихать было. Три недели маялся. Во!..
— А где портки раздобыл? — давясь от смеха, спросил Гуков.
— До того погоди. Не успели мы спужаться друг дружки, глядь — а этот столб, что за грязью с земли выскочил, огнем схватился. Загудел весь, сине-зеленым взялся. И пошло по болоту пламя полыхать. Весь свет охватило. Сзади, спереди, с боков — сущее пекло, и мы в нем, как кочегары у чертей. Земля под ногами дымит, пузырится. И вдруг — глядь, рядом что бомба взорвалась — дерево из земли с корнями выскочило. Это мы потом поняли, что газом его выбросило. А тогда волосы повсюду на дыбы вскочили.
— Как вскочили, если вас грязью обдало еще раньше? — не поверил Кила.
— Со страху и грязь не удержала. Следом за этим деревом — другие, тоже, как мины, вылетать из болота начали. Все в огне. Болото — как ад. Тут не то отдохнуть, не зажариться бы. Носились мы с подельником, не знавши, куда бежать. Взад — огонь, спереди — коряги, да деревья из болота вырывает, земля гудит под ногами. Да и не понять где она — всюду дым, вонь, огонь, грохот. И мы — оба голые. Не сразу поняли, что болото подожгли с промышленными, как нам потом сказали, запасами торфа.
— А как вас выловили? — перебил курский молодой мужик.
— Это уже на третий день было. Когда не то земля, вода болота под ногами кипеть стала. И поняли, что спасенья нам нет. Ведь перед побегом мы охранника убили. Иначе — как сбежать? Решили мы, что за него само небо нас наказало. Куда ни ступим — страхотища одна. Лег я на кочку, а она — как бабья задница с устатку — мягкая, горячая и дух от ней жаркий. Слышу навроде голоса, топот ног. Думаю, мерещится. Напарника в дыму потерял из виду. Одному и вовсе страшно стало. Вот и решил — чудится всякое. Жить-то охота, даже тогда, там, на болоте. Ан не показалось. То местный люд, что на болотах торф промышлял, спасали свои владенья. Ну и нас, заместо чертей, выловить решили. Подумав, что все нормальные люди про их болота знают и огня не станут разводить. А вот нечистые: могли подсудобить горе. И давай они нас
