больная, то депрессия у нее. Давно пора на работу устроиться, совесть отыскать, тебе помочь, ведь сколько лет один тянешь семью. А она говорит, что не придумал город для нее работу! Во дает! Дома тоже ничем не поможет. Вот останется одна, сразу за ум возьмется! Хватит ее жалеть! Чем она лучше других? Нам с Анжелкой тебя жаль, кончай тянуть на своей шее лентяйку! Совсем разбаловал ее…
Николай вяло отмахнулся и добавил от себя:
— А ведь и не предполагал, что дочки уже сделали свои выводы и устали от матери. Им не просто скучно, они презирать стали Валентину. Перестали с нею общаться. Даже за стол не зовут и не садятся рядом. Пытался переубедить, мол, она все ж мать, они меня не поняли и не поддержали. Анжелка и того хлеще высказалась:
— Почему мы о ней должны помнить, если она о своей мамке не заботилась? Та с параличом пять лет у нас жила. Мамка ни разу не подошла к ней, не покормила, воды не дала. А когда бабка полные штаны наделала, мамка никогда ее не помыла. Та до твоего прихода лежала. В доме дышать было нечем, а мы не могли ничего, сил не хватало бабке помочь. А мамка окно откроет, чтоб самой не задохнуться, и на бабку ругается, та плакала, но ничего не могла, только смерть звала, чтоб помереть скорее. И только ты про нее заботился. Наша мамка ни о ком не думала. Вот и теперь, мы с Викой готовим, поставим на стол, она с нами обедает, а со стола не поможет убрать, посуду не моет. Поела и пошла. Вика в квартире убирает, я ей помогаю, а она лежит на диване и целыми днями телик смотрит. Сама себе постель не сменит. Мы с ней устали, а как ты терпишь? Она только в туалет сама ходит и ест, больше ничего. Даже не понять, кто с нас кто?
— Коль, тебе давно пора выводы сделать, — хмурился Иван.
— А давай мы его с натуральной бабой познакомим! — предложил Димка.
— Не надо! С меня Валентины хватает по горло! — запротестовал Николай.
— Зато любил! Эта помогать будет во всем! Дома, и здесь на даче. Сначала познакомитесь, там поближе узнаете друга, глядишь, привыкнете…
— Как? А Вальку куда дену?
— Оставишь, сам в квартиру родителей вернешься. К счастью, далеко идти не надо, всего-навсего, дорогу перейти и подняться на пятый этаж, — напомнил Иван.
— Дочки с нею не останутся. Обе убегут ко мне. Ну, а Валентина с голоду откинется. Я не стану навещать, готовить для нее. Сама она пропадет. Ее на работу дубиной не выгнать. И что делать буду? Не бросишь на погибель, — развел руками беспомощно.
— Колька! Да ты что, в самом деле? Мужик иль тряпка? Баба о тебя ноги вытирает! Сколько будешь терпеть? — возмутились мужики.
— Никуда не денется! Устроится на работу и будет жить как все!
— Помоги ей вернуться в люди! — настаивали друзья.
— А что? Даже моя бывшая, Светка, в бабы выбилась, когда ее выпер! Бабой стала, детей родила. Уже не зря свет коптит. Уверен, что муж ее на работу погонит. У них без того нельзя. Ты ж вконец распустил Вальку! Подумай о себе и о ней! — настаивал Иван.
Николай и сам понимал, что дальше так жить нельзя. Вернувшись домой из деревни, увидел все то же отупевшее лицо жены. Она сидела перед телевизором, смотрела какой-то сериал. На Кольку лишь оглянулась и тут же отвернулась к экрану. Не поздоровалась, ни о чем не спросила.
Человек вошел в ванную и увидел, что пол залит водой. Понял, вечером прибегут соседи снизу, начнут ругаться. Оно и понятно, люди недавно сделали ремонт в квартире, — перекрыл воду, решил сам разобраться, в чем дело. Вскоре понял, забилось и протекло колено. Пока прочистил, поменял прокладку, пришло время обеда. Валентина сидела у телевизора.
— Скоро девчонки придут из школы. А я ничего не успел им приготовить, — подумав досадливо и открыв дверь в зал, попросил:
— Ты хоть обед сообрази дочкам.
Жена с удивленьем оглянулась:
— А я причем? Вам надо вот и сделай!
Николай собрал колено, поставил, проверил его, убрал воду с пола:
— Иди на кухню! Приготовь поесть детям! Сколько будешь сидеть пеньком перед теликом? Стань бабой, матерью! Живо на кухню! — прикрикнул на жену впервые.
— Какая разница, где сидеть? И чего дерешь горло? Ну не умею готовить. Не кухарка! Ты про то знал. Обещал сам готовить. Чего теперь орешь? — оборвала зло.
— Валька! Ну ты же баба! Поимей совесть! — взмолился Николай.
— Я не баба! Я женщина! Не смей оскорблять. Что за тон себе позволяешь. Я не давала повод обращаться ко мне в таком тоне! — отвернулась обижено.
— Ты еще уважения ждешь, нахалка? Сколько лет бездельничаешь сидя на моей шее? Ни дома помощи от тебя нет, и столько лет не работаешь, сколько можно так канителить? Ты не кухарка! Да ты вообще никто! Ни человек, ни жена, ни мать, ни хозяйка, даже дочерью не была! На кой черт живешь? Зачем? От тебя все устали! И я не могу больше! Лопнуло терпение! Сколько можно на мне ездить? Тебе, бабе, не стыдно, что я, мужик, твое белье стираю?
— Не ты, а машина! — фыркнула презрительно и бросила через плечо:
— А ей все равно, что внутрь положили. Глаз нету. Что бросили, то и постирает.
— Валь, я устал!
— Иди, отдыхай. Чего ко мне пристал? Я причем? Девки не только мои, но и твои. Когда есть захотят, сами приготовят. Уже большие.
Николай спешил.
— Почисти картошку! — попросил жену. Та, оглядев его с пренебрежением, встала и ушла в зал, снова уселась перед телевизором.
— Хоть блины пожарь. Тесто уже готово! Ну не разорваться же мне! — попросил жену. Та отмахнулась, как от назойливой мухи, и продолжала смотреть фильм.
К приходу дочек он успел приготовить обед, но самому есть уже не хотелось. Валентина за обе щеки уплетала лапшу, котлеты с картошкой, блины со сметаной. Наевшись, пошла в спальню, ни о чем не поговорив и не спросив дочек, как у них идет учеба в школе.
— Ну, вот что, давай поговорим конкретно, в последний раз! — присел на край постели, Валентина живо спихнула мужа.
— Ты не так поняла. Как женщина давно меня не интересуешь и не волнуешь. Я сам не хочу тебя. Разговор совсем о другом. Я не могу больше жить с тобою. Наступил предел. Мое терпение кончилось. Либо ты берешься за ум, станешь хозяйкой и матерью, или мы все уйдем от тебя! Я даю последний шанс. Одумайся! Одинокая старость не подарок! Ты для меня стала роковой ошибкой. Я много раз пожалел, что женился на тебе. И если бы ни дочки, давно бы бросил и ушел, куда глаза глядят. Ты никому не будешь женой. Ты не стала матерью. Как женщина никуда не годишься. Человеком и не была. Так, существо ползучее. О! Если бы я знал тогда и послушал бы отца! Ты никогда не стала бы моей женой.
— А я и не рвалась. Я не спешила и вовсе не хотела замуж. Но ты не давал прохода со своими мольбами и уговорами. Ты заставил увидеть, поверить и согласиться. Разве не так? Ведь знал обо мне все, и я ничего не скрывала. Моя мать тоже предупреждала тебя и отговаривала от женитьбы. Ей тоже не поверил? Тогда кого винишь и за что? Тебе никто не навязывался и не повисал на шее. И теперь за тебя не держусь. Не нравится — скатертью дорога и перо всем в задницу. Кому
я не нужна, тот и мне до форточки. Хоть сегодня все уходите. Ни по ком не заплачу. Сама проживу. Были б вы людьми, так бы не поступали!
— Выходит, мы не люди и еще в чем-то виноваты перед тобой? Ты хоть соображаешь, о чем говоришь? Мы уже три года не спим вместе из-за твоих капризов, какие сама не можешь объяснить, кто из мужиков столько терпел бы? Давно бы нашли баб на стороне. Или навешав по морде, отодрали бы как паршивую овцу, не считаясь с твоим завихрениями. Либо ты имеешь хахаля на стороне, или же набитой дурой дышишь. Но своего добилась и опротивела навсегда. Отгорело все что было. Меня уже не влечет и не тянет, я охладел к тебе. Ты больше не нужна. И, если совсем честно, опротивела, стала ненавистной! — удивлялся Николай сам себе. Он пытался сдержать себя, остановиться, но его прорвало и слова, одно обиднее другого, срывались с губ сами собой.
