на свободу. Что этому способствовало? То ли он сам успокоил своих кредиторов, то ли за него заплатила графиня дю Рюмен… А может быть, это сделала маркиза д’Юрфе? Точно известно, что Манон Баллетти прислала Казанове свои алмазные сережки.
Как бы то ни было, 25 августа Казанову освободили. После этого он вернул Манон ее сережки, отобедал у маркизы д’Юрфе, сходил во Французский театр и в Итальянскую комедию, поужинал с Манон, которая была счастлива дать ему еще одно доказательство ее любви.
И все же арест окончательно испортил Казанове удовольствие от Парижа. В результате, он принял решение начать совершенно новую жизнь. На сей раз он хотел честно работать над созданием состояния, чтобы потом жениться на Манон. Манон, узнав об этом, обрадовалась, но предложила несколько поменять порядок, то есть сначала жениться, а потом начать новую жизнь. Казанова был готов к этому всем сердцем, но в голове у него оказалось немало доводов против.
Конечно же, Казанова отказался от «Маленькой Польши» и своего поста устроителя лотереи, получив с Военной школы свой залог в восемьдесят тысяч за бюро на улице Сен-Дени. Потом он продал все, что у него оставалось, в том числе и всю мебель. После этого он распрощался с Манон. Она горько плакала, хотя он клялся, что женится на ней скоро… очень скоро…
И, надо сказать, она действительно очень скоро вышла замуж, но не за Казанову, а за королевского архитектора Жака-Франсуа Блонделя, родившегося в Руане в 1705 году.
Уже после смерти Казановы будут найдены письма его дорогой Манон, которые он сохранил. Их было сорок два, и все они были написаны в период с апреля 1757 года по январь 1760 года. Это же надо! Всю оставшуюся жизнь Казанова возил их с собой, переезжая с места на место, гонимый по всей Европе, но он так и не расстался с этим воспоминанием о своей целомудренной любви. Это ли не доказательство самого нежного чувства и истинной привязанности? Удивительно, но даже такой человек, как Казанова, мог иногда быть сентиментальным.
Вот одно из этих писем к ее дорогому Джакометто, как она его ласково называла:
«Ваш отъезд причиняет мне боль, какую я не могу вам описать; я удручена и совершенно без сил. Я не могу свыкнуться с печальной мыслью о том, что вы далеко от меня, что я целых два месяца вас не увижу и даже не смогу получать от вас вестей. Эти грустные мысли удручают меня, наполняя сердце болью».
Однако Манон, какой бы простушкой она ни выглядела, не доверяла Казанове в такой же степени, в какой любила. Она быстро поняла, что этот мужчина, которого желают все женщины, импозантный и уверенный в себе, обладающий связями при дворе, не создан для того, чтобы стать верным мужем.
Вот еще одно ее письмо:
«Вы начинаете сильно преувеличивать вашу любовь, я верю в ее искренность, мне это лестно, и я не желаю ничего другого, только чтобы она длилась всегда. Но продлится ли она? Я прекрасно знаю, что вас возмутят мои сомнения, но, мой дорогой друг, от вас ли зависит перестать меня любить? Или любить по- прежнему?»
Письма Казановы к Манон так и не нашли. Однако содержание их можно себе представить. Как пишет биограф Казановы Ален Бюизин, «я представляю себе короткие записки, начерканные наспех в редкую минуту досуга среди многочисленных занятий, дел лотереи, игры в карты, приемов в высшем обществе, каббалистической чепухи и секса».
Наверняка любовь Манон весьма льстила Казанове — такая чистая и трогательная, однако оценить ее по достоинству он не мог. В конце концов, бедная Манон постепенно поняла, что Казанова никогда на ней не женится. В середине февраля 1760 года она написала ему последнее письмо:
«Будьте благоразумны и примите хладнокровно новость, которую я вам сообщу. В этом свертке все ваши письма. Если вы храните мои письма, то сожгите их. Я рассчитываю на вашу порядочность. Не помышляйте более обо мне. Со своей стороны, я сделаю все возможное, чтобы позабыть вас. Завтра я стану женой господина Блонделя, королевского архитектора и члена королевской Академии. Вы меня очень обяжете, если по возвращении в Париж притворитесь, будто не узнали меня повсюду, где меня встретите».
А 29 июля 1760 года было подписано свидетельство о браке между Манон Баллетти и Жаком-Франсуа Блонделем, вдовцом пятидесяти пяти лет, профессором Художественного училища и членом Академии архитектуры. Очевидно, что Манон, разочарованная своей несчастной любовью, дала согласие первому же серьезному жениху, попросившему ее руки.
Глава четырнадцатая
Беседы с Вольтером
Вольтер меня поразил… Он рассуждал как истинно великий человек.
В конце 1759 года Казанова уехал в Голландию и там попытался завязать хоть какую-нибудь любовную связь. Ничего не вышло. Поняв, что дела решительно не ладятся, Казанова переехал в Германию.
Там дела пошли чуть лучше, и в Кёльне, в разгар карнавала, он имел краткую связь с Марией фон Грот, юной супругой местного бургомистра.
В свой тридцать пятый день рождения, 2 апреля 1760 года, Казанова приехал в Штутгарт, а потом перебрался в Швейцарию, где в то время жил знаменитый Вольтер, познакомиться с которым он давно мечтал.
Судьба Вольтера сложилась непросто, и выглядит она, даже написанная самыми крупными мазками, весьма поучительно. Дело в том, что Франсуа-Мари Аруэ (он же Вольтер) долгое время был на особом счету у маркизы де Помпадур, так как она воспитывалась на его произведениях и даже считала себя его ученицей. Именно при ее содействии Вольтер обрел подлинную славу, а также вожделенное место академика и главного королевского историографа, получив к тому же еще и звание офицера двора Его Величества с двадцатью пятью тысячами ливров жалованья. Всевозможные милости были так велики, что Вольтеру даже стало казаться, что еще немного — и он получит министерский портфель. Благодаря влиятельной маркизе, философ жил в Версале, сытый и почитаемый, и вполне мог считать свою жизнь удавшейся.
Вольтер был любимым автором маркизы де Помпадур, и она про него говорила:
— У нас есть тысяча разных авторов, но лишь один поэт. Это Вольтер. Если он не верит в Бога, как говорят, очень жаль. Но это не мешает ему быть великим человеком.
Однако, поднимаясь по ступеням карьеры, Вольтер постепенно начал обращаться к маркизе все более и более фамильярно, отвечая на ее вопросы полушутя-полуснисходительно. Поначалу маркиза списывала это на разницу в возрасте, составлявшую почти тридцать лет. В самом деле, так язвительно вполне мог разговаривать отец с дочерью. Настоящее же похолодание в их отношениях наступило после того, как Вольтер написал о маркизе несколько достаточно бестактных строк. Этим он, как говорится, подпилил сук, на котором сидел, и одновременно плюнул в известный колодец, совершенно забыв, почивая на лаврах, о насущной необходимости «воды напиться».
Короче говоря, в одном из стихотворений он написал, что король «летит в ее объятья, позабыв про победу». И как подобное следовало понимать? От этих строк король и его семья пришли в неописуемую ярость. Что себе позволяет этот бумагомаратель? Уж не думает ли он, что прилично ставить на одну доску великие победы короля во Фландрии и покорение его собственной особы фавориткой? Атмосфера в Версале накалилась до такой степени, что вольнодумцу пришлось убираться подобру-поздорову.
Вольтер уехал в Люневилль, где прожил весь 1748 год и половину 1749 года при дворе Станислава Лещинского, бывшего польского короля и отца королевы Франции, доживавшего свой век в Лотарингии
