— Должно быть, поэтому мне иногда кажется, что она меня не понимает. И у нее отвратительный акцент.
— Марта говорит, что она понемногу учит французский.
— Она очень старательна.
Арист был благодарен ей за обычный тон, в котором не было упрека.
Элен взглянула на его брюки для верховой езды и сапоги.
— Вы уезжаете верхом сегодня утром? Я надеялась, что мы сможем поговорить о моих делах.
— Я решил сначала встретиться с вашим арендатором, а потом дать совет, Элен. Я хочу удостовериться, что он достаточно заработает на своем урожае, чтобы заплатить за вашу землю. Думаю, мне следует съездить в Фолс-Ривер и посмотреть самому, какой он плантатор.
— Я бы хотела поехать с вами. Я хочу снова увидеть свой дом, прежде чем решу продать его.
— Прекрасно, — сказал он, осознав свою ошибку. Надо было съездить к ее арендатору, не сообщая ей об этом. Теперь придется путешествовать с ней в интимной тесноте экипажа и провести, по меньшей мере, ночь в ее доме.
— Когда мы сможем поехать? — нетерпеливо спросила она, и глаза ее засверкали радостным предвкушением.
— Возможно, на следующей неделе. У меня здесь работы примерно на это время.
— Тогда я вернусь в город, дорогой, и подготовлюсь к путешествию в Фолс-Ривер.
Арист понадеялся, что его облегчение незаметно, но у него было неловкое ощущение, что Элен точно знает, что он чувствует. Именно поэтому она уезжает, понимая, что дела скоро снова сведут их вместе. Она слишком явно наслаждалась накануне, сидя напротив него за огромным столом, и выдала себя. Пожалуй, она не остановится и перед убийством, лишь бы стать хозяйкой Бельфлера.
«Теперь я знаю, как чувствует себя олень, когда его неотступно преследует охотник», — подумал он, тихо подсмеиваясь над собой. В попытках Элен де Ларж не было настоящей опасности, хотя он был бы в более уязвимом положении, если бы попался в ее ловушку прошлой ночью.
Он вышел из-за стола и отправился в конюшню. Вскоре вместе с Пикензом он поскакал в поля, где работники уже обрабатывали ряды высокого сахарного тростника. В южной Луизиане небо редко бывает безоблачным, и сегодня по огромным синим пространствам величественно проплывали белые, похожие на парусники облака. Солнце светило на розоватые кисточки побегов, нежно качающиеся на ветру с залива.
Они обсуждали созревающий урожай и новый ирригационный канал, который начали копать еще до отъезда Ариста.
— Когда вы думаете начать уборку? — спросил Арист.
— Через четыре-шесть недель. Тростник должен налиться сахаром.
— Я осмотрю мельницу завтра, — сказал Арист. — Надо выяснить, требуется ли ремонт, прежде чем мы начнем обработку.
— Конечно, — сказал Пикенз. — Каждый год приходится что-то ремонтировать.
С того момента как они выехали на плантацию, у Ариста было чувство, что отец находится рядом с ним. Он как будто видел созревающий урожай отцовскими глазами. Субтропический влажный климат идеален для выращивания сахарного тростника, но необходимо дыхание северного ветра, чтобы он стал слаще. Слабый аромат лаванды указывал на то, что процесс созревания начался. Теперь они должны рассчитать, сколько можно тянуть со сбором урожая, чтобы заморозки не погубили его.
Сезон обработки тростника обычно начинался в октябре и продолжался от трех до четырех месяцев, так что мельница простаивала восемь месяцев в году. Детали ржавели, заводились пауки и грызуны.
Всю свою жизнь Арист слышал разговоры отца о выращивании тростника и о заботе об оборудовании. Все считали, что он не слушает, но, очевидно, кое-что въелось в его память, потому что начинало приносить плоды. Он в конце концов становился плантатором.
Арист размышлял, как бы отец реагировал на усиливающиеся атаки Севера на рабство. Что бы он сказал об Антирабовладельческом обществе Массачусетса? Или воспламеняющей газете Уильяма Гаррисона? И образованном бывшем рабе из Мэриленда Фредерике Дугласе, который ездил с лекциями по северо-восточному побережью? Он почти слышал отцовский громыхающий голос: «Хмпф! Чистая ревность. Они хотят быть такими же богатыми, какими сделал нас наш сахар».
Бруно-отец не принял бы никакой критики своего привилегированного образа жизни. Но он бы не одобрил и разразившегося насилия — того кровавого убийства в Огайо в прошлом году, когда разгневанные северяне убили полдюжины южных охотников за рабами, или позорного избиения выступившего против рабства сенатора Самнера представителем Южной Каролины прямо в его кабинете в сенате.
Арист надеялся, что отец, с присущим ему здравым смыслом, выступил бы против отделения и угрозы войны, как и он сам. Но он не был убежден до конца.
Пикенз завел разговор о состоянии дорог, по которым фургоны повезут урожай, о необходимости их ремонта, прервав его мысли.
Возвращаясь в полдень к конюшне, они увидели Салли, новую горничную, идущую босиком по дороге между рядами хижин. Она оглянулась, ее глаза сверкнули красноречивым ужасом. Она отскочила к краю дороги и поспешила дальше.
— Интересно, почему эта новая девушка так пуглива? — сказал Арист. — Марта говорит, что она учит французский и с ней нет никаких забот.
— О, она успокоится, — сказал Пикенз.
— Так вы говорили с ней? — спросил Арист, так как обычно домашними слугами управляла Марта. Пикенз не имел к ним никакого отношения. — Она не рассказывала, почему у нее этот шрам на лбу?
— Рассказывала, — ответил Пикенз. — Это клеймо ее старого хозяина.
— Что?
Они уже были у конюшни. Арист спешился и недоверчиво смотрел на надсмотрщика. Он знал, что некоторые плантаторы наказывают беглецов, клеймя их буквой «б», и считал это варварством, но у девушки клеймо было другим.
— Да, — сказал Пикенз, вручая поводья груму. — Ее бывший владелец растит рабов для продажи на Юг. Этот шрам — его инициал. Ее клеймили, когда ей исполнилось пять лет.
— Господи милосердный! — Ариста затошнило. Каким же чудовищем должен быть человек, сделавший это с ребенком, неважно какого цвета!
Пикенз ухмылялся. Когда грум с лошадьми исчез в конюшне, он понизил голос и сказал:
— У нее есть еще один шрам, между ног.
Арист замер. Он снова увидел вспышку страха в глазах Салли при виде их, снова услышал ее непроницаемые «Да, сэр», которыми она уклонялась от его вопросов.
— И как вы это узнали? — спросил он так тихо, что Пикенз не заметил гнева в его голосе.
Надсмотрщик пожал плечами и засмеялся. На его лице появилось похотливое выражение, и он произнес с намеком, как «мужчина-мужчине».
— Вы понимаете, не так ли?
Арист пришел в ярость, его рука сжалась на рукоятке хлыста. Частички мозаики встали на место. Он понял, почему Пикенз нарушил границы Беллемонта в поисках сбежавшей Милу, когда решил, что она прячется в старом доме Роже. У него был личный интерес.
Не повышая голоса, Арист сказал:
— Иди к себе и собери свои вещи.
На безобразном лице Пикенза появилось искреннее удивление.
— Что?
— Не удивительно, что Салли онемела от страха. Ты использовал ее, не так ли?
Арист не мог сдерживать ярость. Он снова вспомнил обвинения Симоны, уверенной, что Милу убежала от его жестокости. А это был Пикенз. Все это время Пикенз пользовался молодыми рабынями, которые не осмеливались сопротивляться ему.
— Ты использовал и Милу? Неудивительно, что она сбежала.
— Минуточку, мистер Бруно! Ее ублюдок — не мой. Это тот бледный трусливый механик бросил свое семя. Она убежала с ним. Я уверен в этом!
