– Картина, – вставил Чина. – Там, в корабле, когда мы бежали вниз, я успел заметить на стенах…
– Голые женщины.
Все умолкли и посмотрели на Цепа. Цеп засопел и отвернулся.
– Там были голые женщины, – согласился порозовевший Манок. – На стенах рамки, а в них… Хотя не на всех. Еще какая-то еда. Эти тоже интересные. А еще скучные, с какими-то домами. И деревья. И еще девочка на шаре. Она так, ничего…
– Вот, это и называется картиной, – согласился Чина. – Можно сочинять песни, рисовать картины… или делать пакеты. Это тоже искусство – искусство настройки динамического самоуправления сверхсложных электронно-механических систем. Я сделал пакет. Такая коробка из полимера, одна сторона прозрачная, а в ней… Передал свое представление о мире, которое было у меня в тот момент. Я тогда отравился сигаретами, перекурил… В пакете – электронная вселенная.
– Я не понимаю.
– Не важно. Если ты…
– А зачем? – перебил Манок.
Чина уже начал нервничать.
– Я не мог по-другому, – беспомощно пояснил он. – А зачем она поет? Просто…
Манок мотнул головой:
– Нет, не это. Это я понимаю. Тебе захотелось – ты сделал. Но зачем тебе идти туда? Ты сделал его, и ладно. Зачем оно тебе теперь? Что тебе даст это… – он пошевелил губами, – произведение искусства?
Десадо в упор посмотрел на Чину. Тот, теряя хладнокровие под двумя пристальными взглядами, отступил и чуть не свалился в бассейн. Внезапно вернулся его обычный психоз. Он заозирался, морщась и похлопывая себя ладонями по вискам. На Корабле осталось множество клочков его «я», и теперь желание вернуться туда овладело им. Всю жизнь тонкие пласты его личности отслаивались, оставаясь в тех местах, где он пробыл дольше нескольких минут. Иногда – особенно в то время, когда он творил, – ощущение исчезало и он был счастлив. Творчество словно укрепляло его. Но в те дни, когда он не работал над чем-то новым, пласты отслаивались один за другим. Бывало, он почти видел их: стеклянные маслянистые листья, похожие на капустные, мягкие и нежно-розового цвета. В Западном Сотрудничестве он проезжал несколько станций в струнном вагоне, выходил, оглядывался… на сиденье оставались пласты – под удивленными взглядами пассажиров он в последний момент вбегал обратно. Чина вставал со стула, делал два шага, смотрел назад… на стуле лежали пласты – он поспешно возвращался и присаживался опять, чтобы впитать их. Он возвращался к кассам, где покупал билеты на сикорски; выходя из сикорски, поворачивался, спорил с охранником на трапе, бежал к своему месту за якобы забытой вещью… там оставались пласты, и он собирал их. Чина не любил менять место жительства. Всякий раз, переезжая куда-нибудь, он целый месяц боролся с мучительным желанием раз за разом возвращаться на старое место, сплошь усеянное нежно-розовыми клочьями его «я».
– Что ты спрашивал? – прокряхтел Чина.
– Зачем оно тебе?
– Действительно, – поддержал Десадо. – Я-то хочу разобраться, почему умер Старший. А вы, Чезарио? Почему вы ищете Никотин?
Прижимая ладони к вискам, Чина присел на корточки.
– Потому что там его никто не видит! – выкрикнул он. – К нему нет рамки, понимаете?
– Нет, – сказал Манок.
– Непонятно, – добавил Десадо.
Чина зажмурился.
– Я сделал его, чтобы на него смотрели. Он должен быть где-то… где-то в музее. В частной коллекции. Его должны видеть! Восхищаться моим мастерством… нет, не так. Пусть восхищаются пакетом, даже не зная, кто его создал. Когда его не видят, он не существует. Картина должна быть в рамке, висеть на видном месте, иначе в ней нет смысла. Рама и место на стене – вот что делает ее картиной, а не измазанным краской листом…
– Слишком много эмоций на пустом месте, – возразил Десадо. – Любая вещь существует только в восприятии тех, кто… воспринимает ее.
– Нет, не любая. Вот возьмите… – Чина хлопнул ладонью по полу, – кирпич. Обычный кирпич, люди видят его. Но когда он где-то в кладке стены, о нем забывают, никто никогда и не вспоминает о том, что какой-то конкретный кирпич лежит в определенном месте кладки. О нем никто не знает, но он существует, он поддерживает кладку, без него стена может рухнуть. Он существует вне чьего-либо восприятия, но следствием его наличия в данном месте в данное время является целостность стены. Кирпич существует в виде своего следствия. Искусство – другое. Когда его не видят, его нет.
Младший скривил губы:
– Ерунда. Если его хоть раз увидели и оно произвело впечатление – значит, тоже стало существовать в виде следствия в голове того, кто увидел. И потом, что с того, что его кто-то видит? Понимает, какое оно прекрасное… и что? Какая от этого польза?
– Оно помогает примириться с невыносимостью бытия.
Младший пожал плечами:
– Возможно. Во всяком случае, мне Выставка Души помогает. Но все это слишком отстраненно. Вас что, и вправду занимают такие вопросы, как сущность искусства? Большинство нормальных людей вообще никогда не задумываются над этим.
– А я задумываюсь постоянно. Мне… мне бывает жалко людей, но искусство способно взволновать меня гораздо сильнее, чем слезы женщины или смерть ребенка… – Голос звучал все тише и наконец смолк. Чина приоткрыл один глаз, искоса взглянул на Десадо с Манком и выпрямился. Он медленно отнял ладони от висков, к чему-то прислушиваясь. Посмотрел себе под ноги, оглянулся, словно выискивая что-то в воздухе и на поверхности воды в бассейне. По лицу разлилось облегчение. – Вы проведете нас в клинику? Ты так и не сказал, что хочешь за это.
Цеп с тревогой уставился на Манка.
– Идем, – решил тот. – Вы расскажете про этот пакет. Как он попал туда. Он опасный? Я не понял. Это искусство… если я увижу его, мне станет хорошо? Лучше, чем сейчас? Я никогда не буду голодный? Расскажете всё.
Цеп вздохнул. Ему и так было хорошо, он не хотел видеть искусство и не хотел идти.
Он еще успел удивиться – что это за лес, разбойники, воздушный шар, сарацинская баржа, что за мимолетный сон привиделся ему на рассвете, – тут воспоминание о сне исчезло, и Висотла вернулся к жизни.
Одежда в грязи и порвана, он ее снял.
Великий город, Обиталище Солнца, возвышался впереди. Когда-то здесь жили
Здесь было теплее и солнца больше. Цеп, хмуро зыркая по сторонам, нехотя вел их вперед и вверх. Снули за руку тянул Ену, Манок шел рядом с Десадо и Чиной Чичеллино Чезарио. Младший только что задал вопрос, Чина отвечал на него:
– Я уверен, что был талантливым писателем. В новом искусстве я – гений, но писателем был очень талантливым.
– «Очень», а?
Чина жалко улыбнулся:
– Не хвастаюсь, а констатирую факт.
– За всю жизнь я не прочитал ни одной книги, – признался Десадо. – Кроме искусствоведческих работ отца.
– Ну конечно. Теперь это совсем не популярно. Мой талант захлебнулся в потоке пластипапера. Я вам сейчас процитирую свою статью на эту тему. Пластипапер оказался сверхдешевым, его легко утилизировать. Технология печати очень проста – издания стали дешевыми и легкими в производстве. А призывы и запреты не смогли справиться с графоманией. Интерактивная виртуальность и кино,
