— Мужики, хорош бычить!.. Ну их, эти доски, на хуй! Пойдем, Александр, чифирнем.
За спиной стоял незнакомый парень, тот самый бригадир погрузки. Он кивнул головой в сторону теплушки и, не дожидаясь ответа, ушел.
— Наконец-то хоть один нормальный человек нашелся, — пробубнил Славка, с силой скидывая верхонки и разминая руки.
Мы с Толей оторвались от вагона и, качаясь как пьяные, побрели к теплушке. Славка двинул следом, приговаривая на ходу:
— Ничего, ничего... Это с непривычки всегда так — через недельку втянетесь, все будет нормально.
— Да пошло бы оно на хуй! Втянетесь!.. Не дай бог никому в такое втянуться! — с остервенением выругался Толя. — Вот бы пидорюгу Репьевского сюда. Недаром он явки с повинной под диктовку следака писал — как чувствовал, пидор...
Бригадир погрузки оказался вполне приветливым парнем с очень знакомым лицом и устойчивыми лагерными манерами. Его бригадирская теплушка была хорошо натоплена и пахла едой. Мы стащили телаги и присели к столу, чертыхаясь и проклиная, на чем свет стоит, вагонную погрузку, начальство и всю систему советских лагерей.
— Виктор, — представился бригадир. — Перекурите спокойно. Сейчас «сынка» пошлю, чего-нибудь из еды притащит.
— Благодарим. Нам не до еды.
— Вы располагайтесь, не шугайтесь — сюда никто не сунется. Если кумовья или прапора со шмоном пойдут, я первый узнаю, хе-хе, — добродушно рассмеялся он. — А вообще мы с тобой, Александр, земляки — я тоже из Свердловска.
Он вышел, крикнул кого-то и вернулся в дом. Через минуту влетел паренек армейского возраста и на пороге, переводя дух, спросил:
— Звал?
— Звал. Сбегай до штабеля, притащи чаю, конфет. Ну и что-нибудь...
— Понял, — по-военному коротко отрезал тот и растворился за дверью.
— Сейчас принесет. Просто здесь, в тепляке, ничего не держим, чтоб прапоров не баловать — найдут раз, найдут два, потом повадятся. Все гасим по заначкам.
Он закурил и выдохнул перед собой дым, разгоняя его рукой. Мне курить не хотелось, да и не моглось. Анатолию тоже. Славка не курил за компанию и сердито молчал.
— Да-а-а... Вас, мужики, видно, сразу под пресс решили пустить... Захар, я так думаю, от хозяина инструкции получил — пробить «на гнилушку» со всех сторон. Но это все — хуйня, главное — не подавать виду. Если на пос- тоянку будут на погрузку выводить, я кое-чем могу помочь — пару человечков всегда дам, чтоб полегче было. У меня бригада небольшая, но пара работящих пидоров всегда найдется. Вашему старшаку уже все по хую — скоро освобождаться, вон, гриву какую отрастил. Привел вас на биржу, по вагонам расставил и — в лесоцех, к землякам. Сейчас уже кемарит где-нибудь. К утру придет. Я когда- то на погрузке так же, как вы, начинал. Потом у Захара в 101-й бригаде был. Так что я его не понаслышке знаю. Тварь та еще. Несколько моих переводов из дома замы- лил: «Ой, Витек, спалил ось... прапора на въезде из лесовоза вышмонали...»
Раз мне уши протер. Второй раз протер. А на третий — я завез через других. Ну, и начал он меня прессовать. С отрядником на пару причем. Захар — на производстве, Грибанов — в отряде. До всего доебывался. То я, видите ли, кровать не так заправил, то, бля, ходил после отбоя. То еще что-нибудь. Сначала ларька лишили. Потом свиданки. Потом в изолятор стали гасить. А потом на ком-то из Захаровских кентов я телагу увидел, ту самую, которая якобы с гревом спалилась. Она заметная была — пуговицы на ней были, каких в зоне нет. Мать ее на свиданку привезла. Пронести официально в зону не дали — не того образца, мол. Поэтому ее через одного захаровского человека заслать хотели. Он, конечно, падлюга, все получил, а мне туфту прогнал, что, мол, все спалилось. Я понял, что это за крыса. Прикинь, он каждого второго в бригаде так обул. Поэтому со жратвой проблем у этой суки нет. Потом меня сюда перевели. Я злой на него. Он тоже на меня ядом дышит. За спиной, конечно. А в лицо, блядь, скалится во всю пилораму.
Вернулся посланный за чаем и едой быстро и бесшумно. Выложил все на полку и так же быстро удалился, бросив на ходу:
— Если что-то нужно будет — крикните, я тут рядом. Сейчас сковороду принесут.
Вошел маленький мужичок, пряча под полой сковородку. Поставил на стол и быстро исчез.
— Я за плиткой.
Плиткой был огнеупорный желтый кирпич с вырезанными под спираль канавками. Он достал его из кармана телогрейки и-еразу же начал собирать это диковинное устройство.
— Давай, Кузьмич, заводи тесто на скоряк, — вмешался в процесс Виктор. — Мужикам еще идти грузить надо.
Малорослый дядька по имени Кузьмич привычно поставил банку, достал из шкафа сверток и начал колдовать в углу, смешивая муку с холодной водой, солью и толчеными сухарями. Звякнула о кирпич сковорода, и провода при посредстве трясущихся Кузьмичевых рук воткнулись в раздолбанную и обгоревшую розетку. Он расплавил полпачки маргарина, нагрел до треска и стал шмякать деревянной ложкой на дно сковороды густое тесто. Оно растекалось и напоминало собой обычные оладьи. Употреблять их полагалось быстро и прямо с жара, пока на запах не прибежали прапора. Как только сдернули последний «лан- дорик», всю утварь, не давая ей остыть, вынесли из теплушки. Сковороду — в снег. Плитку-кирпич — куда-то подальше. Спираль — и вовсе за штабеля, соблюдая лагерный закон: ничего не хранить в одном месте.
Поглощая это нехитрое тюремное яство, мы вслух, к видимому удовольствию Виктора и под ухмылки Славки Керина, вспоминали, когда в последний раз ели такую вкуснятину.
— Тут в зоне до хрена таких, которые и на воле ничего подобного не ели, — будто прочитав наши мысли, заметил Виктор. — А здесь ходят, блатуют. Половина из них, блядей, только здесь настоящую жрачку увидала. Да и то которую у мужиков отняли. Кстати, вам если что-то надо в зону завезти — обращайтесь. У меня люди надежные есть — затащат все что хочешь. Хоть бабу!., хе-хе... Вся шоферня, которая сюда за досками ездит, меня знает в лицо — я уж не первый год на погрузке. На биржу завозить, в общем-то, не сложно. Вот в жилзону отсюда протащить — это до хуя делов! Хотя зачем вам в жилзону — там нигде не спрячешь. Завхоз со шнырем сдадут сразу. Такие твари, как Захар, этим и пользуются — мужикам держать жратву негде. В штабелях спрячешь — кто-нибудь из зэков найдет, утащит, сожрет. Если шмон с собаками — овчарки найдут. Значит, прапора сожрут. Поэтому приходится с бригадирами делиться, а то и вовсе отдавать «за «боюсь». Если есть земляки, из тех, кто с положением, у кого свой тепляк или инструменталка, — тогда другое дело. А нет— значит тяжко. Особенно зимой. Зимой здесь — ад.
Дверь резко отворилась, и на порог влетел «сынок»:
— Менты! Атас! Идут по вагонам.
— Где? Далеко? — спокойно, не вставая, спросил Виктор. — Какие менты? Опера или солдаты со шмоном? Беги в лесоцех за старшаком!
— Отрядники, двое... И еще прапора, — добавил «сынок» и убежал.
Виктор встал. Мы повскакали тоже.
— Спокойно, мужики. Если что — зашли погреться, чифирнуть... Это здесь не возбраняется. Остальное — уже мои дела.
Мы напялили рабочую рухлядь и вышли за двери.
Издалека слышались выкрикивающие голоса. Они приближались со стороны нашего вагона, наполовину загруженного и брошенного.
— Эй, где бригадир?!. Где старший, почему на вагоне никого нет? Кто его грузит?
Речь, понятно, шла о нас.
— Ты смотри, бляди, никуда не заглянули, а сразу прямиком к вашему. Вот суки, все знают! — выругался Виктор.
Мы втроем двинулись навстречу голосам. Виктор нас обогнал. У вагона стояли несколько человек в форме. Один из них был майор, второй — старший лейтенант. За их спинами два прапорщика.
— Здрас-сьте, гражданин начальник! — бодро начал он, явно затягивая время. — Все на месте, все
