Дверь приоткрылась, просунулась грязная-прегрязная рука, цапнула сверток и исчезла.
— Благодарю!.. — донеслось с улицы, и сапоги застучали прочь.
Время подходило к обеду. Заглянул старшак.
— Ну что, закончили? Давай на съем.
Мы с трудом поднялись и поплелись вместе со всеми на вахту.
Основным желанием было одно: поскорее добраться до койки. Никакого обеда, никакого ужина — только упасть и уснуть. Ноги подгибались, а руки бессильно свисали в карманы телогреек. Закончился первый рабочий день. Точнее — ночь.
Но об этом уже не думали. Думали о том, что назавтра будет то же самое. И что мы будем делать, и где мы будем брать силы? Будем надеяться...
С этими невеселыми мыслями и каторжными разговорами мы как в бреду добрели до барака.
Не успели ступить во двор, как навстречу вышагнул Грибанов:
— Так... Почему так поздно вернулись? Почему не на обеде со всеми?
— Грузить много пришлось. Березу... Вагон резиновый попался, гражданин начальник.
— Новиков... Зайдешь после обеда ко мне! — приказным тоном брякнул Грибанов и быстро пошел в сторону штаба.
— Вот пидор — знает, что люди с ног валятся, и все равно: «Зайди ко мне...» Специально через два часа придет, разбудит и будет гавкать, почему без разрешения спать лег!.. Вот тварь, — пробурчал ему вслед Славка.
Еле-еле поднявшись по лестнице, мы добрались, наконец, до своих коек, последними усилиями стащили canon; и завалились, не раздеваясь. Стало понятно, что с этого дня нас будут не просто давить, а давить насмерть. Без тени сострадания, сочувствия или хоть капли справедливости. Ни поблажек, ни пощады не будет. Ни жалости, ни добра, ни вольностей нам не ждать. Но и отвечать теперь придется тем же. С этого дня мы начали звереть.
Мне показалось, что я падаю вниз головой в какую-то бездонную яму.
Не знаю, сколько времени прошло, но проснулся я от назойливой тряски. Шнырь изо всей силы качал мой шко- нарь, повторяя:
— Новиков — к Грибанову... Новиков, вставай, Грибанов вызывает!
Поднялся тяжело, продрал песок в глазах и пошел в знакомый уже кабинет.
— Гражданин начальник, осужденный Новиков по вашему приказанию прибыл! — во всю глотку издевательски представился я, входя в задымленную каморку. Грибанов довольно осклабился.
— Вольно, вольно. Садись.
Я сел, как обычно, напротив, борясь со сном и лихорадочно думая, как поскорее закончить эту дурацкую встречу.
— Ну, как первый трудовой день? Что делали? Как работа?.. Понравилась?
— Понравилась или нет, пока не понял, — зло ответил я. — Но то, что больше мы вагон втроем грузить не будем — это точно. Нет таких норм.
— До вас все грузили, и никто не жаловался. Ты что, от работы отказываешься? От работы, да?
— От работы я не отказываюсь. Но меня сюда привезли ра-бо-тать, а не умирать, гражданин начальник. Тем более начальник колонии определил на разделку, а не на погрузку, — пошел я в наступление.
— Здесь я решаю, кого куда ставить, — огрызнулся Грибанов. Однако при словах «начальник колонии» слегка осел.
По уже опробованной схеме свои претензии к работе я начал сводить к брехне на тему предстоящего смотра художественной самодеятельности. Брехня, как всегда, чередовалась с правдой.
1 — Вот — руки... Видите, гражданин начальник? Такими
руками ничего, кроме досок, через месяц уже не возьмешь (чистая правда). А в мае — смотр (чистая правда). Меня сегодня или завтра вызовет для беседы на эту тему Филаретов — об этом мне сказал завклуб Загидов (чистая брехня). Замполит всего ивдельского управления лично будет контролировать мое участие в концерте в честь Дня Победы (чистая брехня). Участие без отрыва от производства — то есть днем я буду работать, а вечером помогать в организации концерта (брехня!). Я думал, что вы уже в курсе дела, гражданин начальник. А кроме всего, считаю, что лучшим доказательством моего исправления будет тот факт, что я днем работаю на разделке, погашаю тем самым иск, а вечером участвую в активной общественной жизни колонии (удивительная брехня!). И начальнику отряда — галочка (брехня), и осужденному большая польза (чистейшая правда!)
Брови гражданина капитана сложились в домик, надбровные дуги рванули вверх — мысль, определенно, показалась ему полезной.
— Я в курсе дела. Я замполиту уже про это говорил, — клюнув на брехню, соврал Грибанов. — Но тебе еще рано. Помогать — да. Помогать — другое дело. А Собинов тоже хочет участвовать? Или грузить не хочет?
— Не знаю. За Собинова отвечать не могу.
— Он, я слышал, тоже от работы отказывается? И Керин туда же?
— Отказываемся грузить втроем. Потому что получается по двадцать тонн на человека за смену. Кто такие нормы установил?
— Ты меня спрашиваешь? — сощурился Грибанов.
— А кого мне спрашивать? Ну давайте у прокурора спрошу... Давайте, через вас, письменно.
При слове «прокурор» Грибанова передернуло так, будто прокурор этот уже стоял за дверью.
— Не надо ни письменно, ни устно. Я сам здесь — прокурор и... и...
Поняв, что сморозил ахинею, он замолчал, зашарил по столу руками в поисках спичек, закурил и, выпустив дым прямо в потолок, отрезал:
— В общем, насчет клуба я не против. После работы. Но только запомни — все вопросы через меня. Ни к Филаре- тову, ни к Нижникову без моего ведома не ходить. Вот так. А с Собиновым и Кериным не знаю что делать... Не знаю, не знаю...
— Как что делать? На распределении же решили.
— Ладно, иди спать. Завтра все трое пойдете на разделку. Устраивает?
— Вполне.
— Иди. Иди и запомни: Грибанов думает раньше некоторых. И не хуже некоторых.
«Настоящий идиот», — с удовольствием отметил я. С удовольствием потому, что так легко отвертелся от погрузки, а заодно нашел новый подход к начальству. Вслух же добавил:
— Оказывается, с вами так легко на любые темы говорить, гражданин начальник. Не везет мне ни в чем, так хоть с начальником отряда повезло.
При этих словах гражданина капитана раздуло так, что пуговицы с мундира, казалось, вот-вот начнут отлетать.
— Со мной лучше по-хорошему. Потому что когда ко мне по-хорошему, то и я ко всем — по- хорошему...
«Настоящий, рафинированный», — еще раз порадовался я, затворяя за собой дверь.
А через пару минут уже спал, ничего не слыша, не чувствуя и не помня.
— Новиков!.. Подъем!.. Ваше звено вызвали на погрузку.
Шнырь тряс мой шконарь, повторяя как заклинание одну и ту же фразу.
Я продрал глаза и сел, озираясь. Славка чертыхался и рывками натягивал штаны. Напротив, охая и матерясь себе под нос, очухивался Толя.
— Да-а... Как я и думал — Грибан оказался крысой. Навешал лапши — «пойдешь на разделку...» Нельзя этому сучью верить, ну ни единому слову! — ругался он, закидывая кровать одеялом.
— Не дай бог опять на березу... — пробурчал я и тоже начал одеваться.
Руки, ноги, плечи — все болело неимоверно. Разогнуться стоило больших трудов. А кроме всего, невыносимо хотелось спать.
Пришел Славка. Поставил банку на тумбочку и проворчал:
— Время два часа ночи. Эти твари хотят повторить вчерашний номер — среди ночи лечить березой!
