крикнул в нашу сторону:
— Новиков и Керин после завтрака собирайтесь на работу. А Собинов... Может спать пока.
— Ну вот, новый номер. Опять какую-то муть затеяли, — отреагировал Толя, вставая из-за стола.
На обратном пути обсудили захаровское решение. Пришли к выводу, что на погрузку гонять нас будут теперь по одному. То есть, нужно готовиться к худшему.
Тем временем во дворе начинала собираться основная часть бригады. По численности это было человек пятьдесят — в основном все незнакомые. Около нас, сидя на корточках, курил довольно неплохо — по зоновским меркам — одетый парень. По лицу и по манерам было видно, что он или из беспризорников, или уже не один год отсидевший. Судя по его друзьям и всем, кто общался с ним, — пользующийся определенным авторитетом. Глядел он всегда прямо в глаза. Сам же взгляд его был цепким и жестким.
— Здорово, Медведь! — поприветствовал его Славка. — Познакомься вот с Александром.
Медведь встал, приветливо улыбнулся и, протягивая руку, очень просто и по-доброму представился:
— Колян Медведев. Из Тамбова я. Короче, просто Медведь. Тамбовский медведь, хе-хе...
По всему было видно, что Славка знает его хорошо и давно. И оба относятся друг к другу очень уважительно.
— Сколько сроку еще тебе, Александр, осталось? — спросил Медведь.
— Почти восемь.
— Многовато. До звонка сидеть — ну бы его на хуй.
— Да мы не собираемся до звонка.
Послышался голос Захара:
— Дневное звено, стройся по двое
Все встали парами. Мы со Славкой — как обычно в конце. Впереди нас — Медведь со своим приятелем.
Мешенюк прошел вдоль строя, педантично пересчитал пары вслух:
— Сорок шесть... Новиков здесь... Собинова оставляем...
— Пошли!.. Давай шевели копытами!.. — рявкнул передним рядам Захар, и бригада двинулась на работу.
По дороге курить запрещалось в связи с высокой пожароопасностью — кругом опилки, кора, доски, обрывки рубероида среди высохшей травы. Медведь иногда оборачивался, и они со Славкой перекидывались репликами и шутками по поводу проплывающего мимо дикого пейзажа или по поводу встречающихся мелких лагерных начальников. В основном в познавательных для меня целях.
— Вон видишь, там вдалеке вышка с часовым? — обернулся ко мне Медведь. — Там раньше не чурка стоял, а хохол. Если кто к вышке подбегал втихаря — он сверху шнурок кидал. К шнурку червонец привязывали, говорили, чего купить. Он червонец затягивал и шипел оттуда, когда прийти забрать. Честный был — с червонца два рубля брал. Потом его, видно, сдали свои же. Хохла убрали, поставили чурку. А этот чурка собрал денег — и пропал. Оказалось — дембельнулся, падла!
— Да здесь это сплошь и рядом. Понятий никаких не осталось — кто кого быстрей наебет, тот и прав! — поддержал Медведя шедший рядом приятель.
Интересно, куда Захар Александра работать поставит? — не в тему вдруг заговорил Славка. — Как ты думаешь, Медведь?
— Да кто знает, что у него на уме? Может и в инструменталку... А может — на дрова.
— На дрова — не дай бог, — снова подал голос шедший рядом.
— Главное — приглядеться. Тихо, спокойно — приглядеться. А там кривая выведет. Жизнь она сама дорогу подскажет. Здесь, в лагере, не надо делать резких движений — смотри, кивай, а делай свое. И главное — молча. Оно не нами так заведено. С поколениями передалось от тех, кто срок добил. И просто выжил, — тихо через плечо напутствовал Медведь.
Постепенно я понял, что человек он очень осторожный, рассудительный. Осторожность его, скорее всего, произрастала из богатого жизненного опыта. Он был беспризорник, скитался по детским домам и интернатам. При всей его неброскости и разумной скромности фигурой в отряде он был влиятельной.
— Медведь — нормальный мужик. Можно многое доверять, — отрекомендовал еще раз Славка.
Наконец пришли на место. Тепляк 101-й бригады располагался рядом с двухэтажным зданием конторы. На верхнем этаже сидело биржевое начальство— начальник биржи сырья, сменный мастер, главный механик. Все вольнонаемные, за исключением учетчиков. Эти были — зэки. Работенка их была непыльной, а потому новичков среди учетчиков не было.
Тепляк состоял из трех частей. Войдя с крыльца, попадаешь в раздевалку, где на гвоздях по стенам развешаны рабочие телаги, а под лавками битком валяются сапоги с воткнутыми в них портянками. Каждая пара помечена — где краской по голенищу, где прикручена проволочка. У некоторых сапог — надрезы по кромке. У каждого — свои метки. Путать нельзя. За Славкой было закреплено место, ближе к углу, удобнее, чем у других. В этом же углу переодевались и держали одежду еще несколько человек, положение которых позволяло такую привилегию. Слева была дверь в кабинет Захара. В правом крыле с отдельного входа — инструменталка. Хозяином ее был неразговорчивый здоровенный детина с неандертальской внешностью и таким же интеллектом по имени Федька Бутаков. При всей своей умственной недоразвитости — на удивление очень хозяйственный и работящий. Захару он заглядывал в рот, выполнял беспрекословно его команды и просто так в инструменталку никого не пускал. А если и требовалось наточить крючок или заклепать цепь электропилы — принимал инструмент на пороге и тут же захлопывал перед носом дверь. Целый день он сидел внутри, почти не показываясь на улицу. Что-то точил, пилил и клепал. Варил Захару еду и чай. Потом по-халдейски носил прямо в кабинет. Это была здоровенная, особо приближенная к Захару «шестерка». Мужики его тихо ненавидели.
Все начали быстро переодеваться. Старший смены, уже знакомый мне Мешенюк, запрыгнул в кабинет Захара и плотно прихлопнул за собой толстую дверь. У меня рабочей одежды не было, а потому я сидел и думал о том, как буду работать в «парадной».
— Выдадут, не торопись, — переодеваясь, сказал Славка. — Это не на погрузке. Здесь в таком рванье работают только черти.
Он кивнул на угол возле дверей, где, как обычно, галдя и ругаясь, переодевалась петушино-чертовская братия. Гардероб этого угла очень напоминал «спецодежду» погрузочной бригады.
Открылась дверь, высунулась физиономия Мешенюка:
— Новик, зайди к Захару. Насчет одежды надо решить. И еще кое-что...
Я вошел. Справа стоял письменный стол. За ним сидел Захар, откинувшись, как обычно, в вольной позе на спинку стула. Позади него было небольшое зарешеченное окно. В углу — аквариум с рыбками. Прямо передо мной лежак, обитый дерматином. Слева во всю стену шкаф. Если не знать, что ты находишься в тюрьме, — обычный кабинет заводского или фабричного сменного мастера.
— Садись, хуля там среди чертей толкаться. Место для раздевалки нашел?
— Да, в общем, все уже нашел. Со Славкой вместе. Ну и еще там кто-то.
— Кто — «кто-то»?.. Медведь что ль? Медведь, у нас, бля, блатной. Он на JIO-15 переодевается — тоже мне, блоть ебаная! У него кент на пиле сидит. Надо бы прикрыть эту лавочку, а-га-га!..
— А что такое — JIO-15? — спросил я для поддержания разговора. Хотя, честно говоря, было глубоко плевать на эту «ЛО».
— Основная часть производства, Санек, можно сказать — сердце.
— Голова, — добавил Мешенюк.
— Это огромная пила, больше метра диаметром. Управляется оператором из отдельной кабины. Напротив — тоже кабина. В ней сидит другой оператор, который огромными клешнями разбирает пачки хлыстов и кидает их в лоток. В лотке движется цепь с поперечинами. «Хлыст» — это ствол дерева, без веток. Он идет до пилы. Доходит. Оператор, что сидит на пиле, останавливает цепь. Нажимает кнопку — пила — жжик! Другую кнопку нажимает — цепь пошла. Шесть метров прошла — стой! Опять пилой — жжик!.. А хлысты, вон, ты видел, лесовозами подвозят. Краном снимают и— на площадку эстакады. Пачка — двадцать тонн. Так пачку к пачке, пятьсот кубов за смену. Ну и так далее... Потом поймешь. От того, как ЛО-15 успевает, зависит план. Если он есть — все в порядке. Плана нет — головы поотшибаю. Еще раз плана нет — в изолятор. А там, когда из изолятора вышел — глянь, а на ЛО уже другой оператор сидит. А
