столик не мог вместить всего, что извлекли из тумбочек и принес Лысый.
— Главное, Санек, в лагере — правильно определиться, — разглагольствовал Захар, заедая помидор колбасой. — Кто-то кашку должен жрать, кто-то колбасу. Кто-то пахать за двоих, а кто-то тихо чалиться. Главное в лагере — с кем кентуешься. С нами кентуешься — одна жизнь, с простыми мужиками — другая. А сам по себе — третья. Но это — не дай бог. В лагере одному нельзя — не выжить. Ну, а с «петухами», сам понимаешь, не кентуются — в пе- тушатник проваливаются: как в прорубь, нырк — и нету. Оттуда уже не выныривают.
— А ты, бля, тогда откуда взялся, га-га!.. — заржал с полным ртом Петруха. — С такими плавниками, как у тебя, Захар, можно не только в петушатник — можно, бля буду, ночью в штаб заныривать!.. Хвостовиной только правильно подруливай, а-га-га!.. Ты вот лучше объясни человеку, почему он с тобой, с Захаром, кентуется, а по ночам березу грузит?
— А это не я решал, это Грибан. Он мне сказал — в ночное звено на погрузку поставить, я и поставил. Первое время, Александр, извини, придется пахать, чтоб с хвоста слезли. Сейчас за тобой глаз да глаз. Я-то двумя руками — «за»... За то, чтоб ты не работал. Но первое время придется. Главное, ты держись к нам поближе, шифруй все правильно. Секретов от нас держи поменьше. Ну и все остальное, сам понимаешь.
Захар доел, встал и вышел.
Петруха курил, отхлебывая из кружки чай, молча поглядывая то на меня, то на огонь сигареты.
— Захар правильно говорит, — неожиданно серьезным тоном начал он. — Он хоть и мурый, но если с ним у тебя будет понимание, то и отрядник заебется прессовать. Тебе надо сейчас по жизни определиться. На первых порах поможем, по-босяцки, как говорится. Деньги тебе сейчас все равно не нужны — связей у тебя нет, просто спалишься. А жратвой — всегда поможем. А там кто-нибудь на свиданку приедет. Кенты или жена... Подогреют. Ну, и ты без внимания нас не оставь. А если наезды какие-то будут — мы все быстро решаем... Хотя какие наезды, хе-хе? Если с нами все правильно, кто наедет? Разве что какой-нибудь пидор. Сняв штаны, задом наперед, ха-ха! — закончил он, увидев, что возвращается Захар.
— Что, лекции читаешь? — ухмыльнулся тот, подмигивая мне.
— Да нет, просто... Просто рамс раскинул перед человеком: откуда в зоне помидоры с огурцами берутся, хе-хе!
— Откуда берутся? Мужики поделились, вон... Со свиданки до хуя, видно, завезли! В них уже не лезут, а-га-га!.. Подогнали нам чутка. Оно же знаешь, Санек, если работа легкая — то и жратвы много не надо! Можно и поделиться. Усек?.. Шучу, ха-ха!..
Говорили еще долго. Очень хотелось спать, но уходить посреди разговора было неловко. Захар поочередно с Петрухой спрашивали то про «Извозчика», то про аппаратуру, то про мои машины. Наконец интерес Захара стал иссякать. Он проглотил пару каких-то маленьких белых таблеток, глаза его посоловели, поблекли. Зазевал, заерзал и, заканчивая беседу, будто невзначай обронил:
— Утро вечера мудреней, давай спать, Санек. Завтра у тебя все — с утра начинается. Хватит тебе — с вечера... Вот так.
— A-ну! Давай, подъем!.. — громче обычного заорал шнырь, возвещая о наступлении очередного рабочего дня.
В захаровском углу тихо зашевелились. Сам Захар поднялся очень быстро, оделся и бодрым шагом, будто бы вовсе не спал, прошел в каптерку к Лысому.
Все привычно галдели, носились с банками, ругались из-за сапог и телогреек.
Из еды у нас почти ничего не осталось, и мы втроем — Славка, я и Толя, наскоро выпив по кружке чая, вышли во двор. Перед воротами толпился народ, сбиваясь в неровный строй. Мы стояли и гадали: куда и на какие работы нас определят сегодня?
— Захар вчера намекнул, что на погрузку мы больше не пойдем. Вроде как с сегодняшнего дня — на разделку, — сказал я.
— Похоже на то.
— У меня все болит... Как работать? Пошевелиться не могу, — ворчал Толя.
Болело все и впрямь сильно — каждое движение отдавалось в позвоночник, ноги гудели как чугунные, стопы распухли, и сапоги казались меньше на два размера. Постоянно хотелось сесть или прилечь. Нужна была передышка, а ее не давали.
Захар поозирался вокруг, увидел нас и через весь двор крикнул:
— А вы что, Санек, на завтрак не идете, что ль? Западло, ха-ха?.. Конечно, с ночи помидоров с колбасой трамба- нешь, никакой каши не захочется! Не-е, на завтрак ходить надо, мало ли что?.. Пригодится. Я вот хожу иногда, хе-хе!..
«Да ты, сука, — провокатор», — молча подумал я.
Выскочил шнырь. Захар схватил его за шиворот.
— Ну что, гидра двухочковая, где бродишь?! Веди народ в столовую!
— Пошли, пошли, пошли... — засуетился Дима и бросился открывать ворота.
По дороге Захар окликал то одного, то другого из впереди идущих с неизменными остротами и комментариями. Просто из желания поточить язык, поупражняться в своих афоризмах. А может, напоказ передо мной, лишний раз демонстрируя превосходство над всеми и полную от него зависимость.
— Та-а-к!.. Куры, куда помчались?! Без вас не сожрут, га-га!.. Чуча, крыса водородная! Вишь, как последним ухом, бля, будто локатором крутит!..
Впереди шагал длинный петух Чуча, единственное ухо которого, неестественно огромное и синее, торчало и поддерживало насаженную на голову пидорку.
— Бля буду, если второе ухо ему оторвать — хуй столовую найдет, ха-ха!.. — поддакивал Захару шедший рядом с ним старший дневной смены по фамилии Мешенюк.
— Вот эта одноухая крыса, Санек, — объяснял мне с ухмылкой Захар, — зимой в одиночку спорола целую флотку перловки. Представляешь? Десять литров! Сидит, бля, гадит уже под себя, а все равно ест!.. Во кишкоглот, га-га! А рыжий, кент евоный... Эй, рыжий!
Бредущий рядом с Чучей рослый конопатый парень довольно крепкого телосложения неохотно повернулся.
— Эй, Рыжий! Ну-ка расскажи, как вы всем курятником на бирже кошку заколбасили? Ага-га!..
— Да это не мы, Захар... Это из другой бригады, — тихо промычал Рыжий.
— Да ладно, блядь, с другой бригады! Мне тут цинка- нули, что Чуча себе уже пидорку меховую шьет! И эту, как ее?., ну, как ее?..
— Жоржетку! — подсказал кто-то из середины строя.
— А-га-га-га!..
Остроты Захара были грубыми, ядовитыми, даже оскорбительными. Но благодаря его особенной декламации и манере очень смешными. А самое главное — ни на чьи не похожими. Ему подражали, но превзойти его было невозможно.
— Что молчишь, крыса одноухая? Вдвоем с Рыжим кошака сожрали, а с подругами не поделились?.. А- га- га!.. — не унимался Захар. — Кошак-то рыжий был? А?.. Э, Рыжий, смотри, Чуча одноухий и тебя заколбасит! По мнению! У него от рыжего цвета — аппетит! А-га-га!..
Подошли к столовой. У дверей все расступились, пропуская вперед Захара и тех, кто шел рядом с ним.
— Пойдем, Санек... Эти еще успеют, — кивнул он на окружающих.
Пошли направо, в самый конец, к первому столу.
— Садись со мной... А вы там смотрите, где кому нравится. За второй стол садитесь. Ваше место будет, — бросил он в сторону Славки и Толи.
Рядом с Захаром занял место Мешенюк и еще кто-то. Я присел прямо напротив. Заготовщики забегали. Захар зачерпнул кашу, съел половину ложки, будто ее дегустируя. Бросил в миску кусок маргарина, высыпал пайку сахара и, размешивая, произнес:
— Ты ешь, Санек, хуля ее пробовать. Она здесь с 1937 года одного и того же вкуса. Чем быстрее ешь, тем меньше воротит... Да, Мишаня?
— Правильно. Ты всегда все правильно говоришь, — поддакнул Мешенюк, поедая свою порцию.
Не доев, Захар встал и пошел к выходу. Мешенюк вскочил и бросился следом. У дверей остановился и
