По бараку носились люди. В коридоре шла обычная перебранка из-за перепутанных сапог.
Я обернулся и поглядел в угол, где располагались Захар с Петрухой. Оба спали, укрывшись одеялом с головой. Никто из них даже не пошевелился.
— Спят без задних ног. Хуля им не спать — колбасы на производстве нажрались и — спать, — пробурчал Славка.
Подбежал шнырь:
— Захар ночью с работы пришел, спросил, во сколько вы вернулись... Сначала хотел тебя разбудить, потом сказал, чтобы хоть чутка поспали.
Заварили чай. Славка нашарил у себя в ящике несколько конфет-подушечек. На тумбочке лежал наш хлеб — ужин мы без памяти проспали. Черная пайка, две конфеты на брата, слегка подслащенный чай — больше есть было нечего.
Через пять минут мы уже бродили по двору, разминая неимоверно болящие мышцы. Вернее, то, что от них, былых, осталось.
Как и в прошлый раз, понуро и молча дошагали до знакомой теплушки. Все звено расселось подоскам. Появился Шутега.
— Здорово, мужики! Ну, как вы?.. Тяжко?
Мы неопределенно пожали плечами.
— Радуйтесь. Сегодня березы не будет, хе-хе, — кончилась в лесу. Сегодня — рудстойка.
Наш вчерашний вагон уже уехал. Было радостно глядеть на пустые рельсы. Шутега спустился с крыльца, что- то сказал старшаку, и они оба заржали.
— Да мне по хую — пусть хоть вообще не работают! Лишь бы меня отрядник за это не кантовал... — доносились обрывки его фраз.
Они поговорили, покурили, и наш обросший старшак, которого мы меж собой прозвали «Вася Лохмандей», растворился между штабелями — как обычно, спать в лесо- цех.
Звено двинулось в сопровождении Шутегиного «сынка» в сторону стоящих поодаль вагонов. Мы пошли следом.
— Сегодня рудстойку будете грузить. Остальные — хвою.
«Хвоя» — это такие же по размеру доски, как и березовые,
только из сосны. А потому легче в два раза. Рудстойка — тонкие бревнышки диаметром примерно десять сантиметров и около метра длиной. После березы — просто детские кубики. Единственная беда — загрузить их надо 50 тонн. По времени это дольше, зато не так мучительно,
С горем пополам начали. Через час поняли, что взятыми темпами до полудня нам вагон не осилить. Надо бегать бегом. А сил — только ползать.
— Сколько их в вагон входит, этих долбаных руд- стоек? — по старой бухгалтерской привычке поинтересовался Толя.
Славка ответил не задумываясь, как Шура Балаганов в романе Ильфа и Петрова на вопрос Остапа Бендера: «Сколько вам нужно для полного счастья?»
— Десять тысяч... Если Грибанова столько раз на хуй вместе с ней послать — рабочей смены не хватит!
Посмеялись и пошли сидеть на разбросанных вокруг досках. Откуда ни возьмись примчался «сынок».
— Бригадир зовет, всех троих.
Шутега встретил, сидя по-хозяйски за столом.
— Мужики, сейчас поедите, погреетесь и тусуйтесь около вагона, понты колотите. Я пару человек вам подгоню. Совсем уходить нельзя — сдадут, тогда придется самим, в натуре, грузить. А так, черти пусть шустрят, а вы там для близиру тусуйтесь. Каждый час-два сюда заходите. Сегодня мне Захар навстречу попался. «Ну что, Шутега, Новик с Собином у тебя, говорят, наскоряк за два часа вагон закидали и — в тепляк жабу давить? Га-га-га!..»
— Наши же и сдали. А может, и Лохмандей сдал. Кто его знает, — поддержал Шутегу Славка.
Посидели, поболтали, напялили рухлядь и пошли. Погрузка вагона, к удивлению, шла полным ходом. «Пара гнедых», хоть и не вчерашняя, совсем другая, носилась с охапками этой самой рудстойки с проворством тараканов.
Пробегая мимо нас, один из них, шумно вдергивая соплю в отбитый шнобель, сделал заманчивое предложение:
— Мужики, вы сидите — мы сами все закидаем. По пачке «Примы» на брата и пачку чая на всех дадите — мигом загрузим!
— Пачка сигарет и пачка чая, — урезал аппетиты Славка.
— Годится.
— Теперь точно сдадут. На соседних вагонах всех жаба задушит, хе-хе, — отшутился я.
— Да пошли они... В зоне кто как может, так пристраивается. Не их собачье дело. Кто им мешает так же договориться? — возмутился Толя.
— Никто не мешает. Но никто и не даст. Ты же понимаешь, что Шутега это все делает из-за Александра.
Если бы не он, пахали сейчас, как все, — спокойно ответил Славка. — Я думаю, долго эта лафа не протянется: раз сдадут, два сдадут... Шутегу в штаб дернут. И скажет он: «Извините, мужики — хозяин приказал...»
— Так... Если в день по две пачки сигарет, в месяц — шестьдесят пачек. И чаю тридцать пачек, — по- бухгалтерски начал вслух считать Толя, — это ж, блядь, курить придется бросить и чифирить!.. А кстати, когда у нас ларек?
— Можешь не бросать — паши, вон, вместе с чертями, они с тобой поделятся, ха-ха!..
Всю ночь до самого рассвета усиленно «колотили понты» — то сидели в вагоне, то грелись в тепляке, то ковырялись в штабеле. В эту ночь никто из начальства не являлся, и поэтому, бредя на вахту, порешили, что рабочий день, точнее — ночь прошла изумительно. Грибанов тоже куда-то запропастился. Казалось, все начало налаживаться. Пришли и завалились спать.
Проснулся я от негромкого, но резкого окрика из заха- ровского угла:
— Санек!.. Новик, хорош дрыхнуть!
Это был голос Захара.
— Ни хуя ты не умеешь будить человека, Захар, гага!.. — громко подал голос Петруха. — Испугаешь еще — заикаться начнет... Как петь будет? Га-га!.. Надо, бля буду, деликатно: «Вставай, Санек, тебе помиловка пришла... С вещами на выход. Поешь на дорожку...» А-га-га!..
— Санек, ты слышишь, что эта кумовка несет? Ему-то если помиловка придет, он, сучара, не то что у меня — у всех мужиков тумбочки вычистит да втихаря на лыжи встанет, га-га! Этого будить не надо! А-га- га!..
Я поднялся и нехотя пошел.
— Как-то неудобно — Толю не пригласили... Мне одному — неудобно, — попытался я объяснить свое нежелание есть.
— Пускай спит. Когда научится петь, как ты, тогда и его позовем, — ответил Захар.
— Или — как я. А-га-га!.. — заржал Петруха.
— Кукарекать! Ты бы слышал, Санек, как он под гитару кукарекает! Стихи Дюжева, музыка Шемета, исполняет хор обиженников!.. Солист — заслуженный фупман Советского Союза Петр Мулицев! А-га- га!..
— Ни хуя! «Исполняет бабушка Захаровна, мастерица кумовского романса, жертва усиленного режима содержания!»
Далее в том же духе, беззлобно издеваясь друг над другом, несмотря на поздний час, не обращая ни малейшего внимания на спящий или пытающийся уснуть барак. Пришел Лысый. Принес сверток с едой.
— Посидишь с нами? — спросил его Захар.
— Нет, благодарю. Пойду письмо писать.
Еда была, прямо сказать, не тюремная — огурцы, помидоры, сало, колбаса. Через минуту маленький
