крыльями.
Неохотно приказываю возвращаться.
Солдаты молчат. Со сжатыми кулаками и напряженными лицами они думают о своих товарищах, за которых надо отомстить.
В Красной все население собрано на рыночной площади, перед неким подобием военного мемориала. Это – бронзовый солдат, размахивающий ружьем.
Жители села собраны по приказу Колдена. Перед ними лежат на земле мертвые тела. Мертвые немцы…
Я подхожу к голландцу.
– Не мог найти их, лейтенант! – После некоторого молчания добавляю: – Вы нашли тело рядового в лесу?
– Рядового? Нет, только тех, которые там. – Он указывает на трупы. – Это солдаты, убитые у грузовиков. Я распоряжусь относительно другого парня.
Вызваны несколько эсэсовцев. Они спешат на окраину деревни.
Колден поворачивается ко мне, его лицо напряжено. Вижу, как вздулась вена на его лбу.
– Грязные свиньи! Они заплатят за это. Я говорил тебе, они все знают. Все эти грязные украинцы ненавидят нас. Режим красных обрек их на рабство, но, несмотря на это, они стремятся всадить нам нож в спину. Они любят свою русскую землю, любят. Отлично, они насытятся ею! Мы набьем ею их рты, – говорит он, ухмыляясь.
Через несколько минут возвращаются два эсэсовца. Они несут на обрывке брезента мертвое тело молодого берлинца. У одного из эсэсовцев текут слезы.
– Ужасно! – шепчет Колден, отворачивая плащ, прикрывающий тело. – Пусть русские полюбуются на это. Давайте, давайте, проведите их мимо этого, пусть они подышат этим и потрогают его. Пусть узнают, что может случиться с ними самими, – говорит он двум эсэсовцам, выполняющим функции санитаров.
Вдруг он выхватывает автомат из рук капрала, стоящего рядом.
– Ублюдки! Вот что с ними случится, скорее всего! – рычит он, стреляя в толпу.
Вопли и крики. Русские, стоящие впереди, падают на землю. Сомкнутые ряды местных жителей рассеиваются. Они в ужасе стремятся разбежаться по домам.
Охранники СС пытаются сначала удержать их. Затем, поддавшись безотчетной ярости, они тоже стреляют в массу людей и бьют их тем, что попало под руку.
Происходит кровавая бойня.
Русские бегут во все стороны, крича от ужаса.
Женщина, обезумевшая и растрепанная, бежит к большому пруду, держа в руках младенца. Она, как животное, воет от страха. Автоматная очередь сбивает ее с ног. Ребенок катится и катится по земле. Я бросаюсь вперед. Хватаю куль пеленок и бегу с ним под навес дома. Пусть будет спасено хотя бы одно человеческое существо.
Сейчас эсэсовцы не поддаются контролю.
Вся их ярость, накопленная за последние несколько дней пребывания в оккупированных деревнях, под непрерывными атаками партизан, прорвалась наружу.
Они обезумели.
Повсюду льется кровь. Этих людей обуяла жажда крови. Они больше не дисциплинированные солдаты, подчиняющиеся любой команде, но свирепые звери, которых невозможно сдержать.
Все это ужасно. Кровь. Дикие крики. Яростное избиение.
Удушающий черный дым поднимается вверх над несчастной деревней. Должно быть, горят соломенные крыши, подожженные трассирующими пулями.
Роттенфюрер Либезис прислоняется к стене с отупелым видом.
– Либезис, помоги мне остановить это безумие!
Приходится кричать ему в ухо.
Автоматная стрельба, вопли русских женщин, детей и стариков и крики эсэсовцев сливаются в ужасающий гам.
– Сделать ничего нельзя, Нойман! – говорит он, уставившись на меня так, словно потерял рассудок.
Его голова болтается из стороны в сторону, как у пьяного.
– Нельзя остановить людей, почувствовавших жажду крови, – страдальчески бормочет он. – Они не жалеют собственных жизней. Что может для них значить смерть других? Убийство кажется им делом легким и естественным.
Он вяло машет рукой в сторону рыночной площади.
– Смотри, юнкер! Смотри на этих людей, которые вчера шутили и смеялись как дети! Они превратились в диких зверей просто потому, что обозлены и жаждут мести.
– Но часовых и рядового убили не эти русские.
– Не имеет значения, Нойман. Они могли бы спасти себя, предоставив информацию. Они должны заплатить за то, что не сделали этого.
– Ну а ты, Либезис?
Он начинает дрожать. Его лицо принимает ужасное выражение. Это лицо безумца.
– Мне все время страшно, просто страшно, – говорит он. Тон его голоса внезапно меняется. – Боюсь смерти, крови, войны – всего этого. Сейчас же я просто в шоке. У меня сдают нервы, юнкер. Действительно сдают нервы!
Я резко от него отворачиваюсь. Мы сходим с ума. В голове разносятся эхом человеческие вопли. Всплывают в воображении картины крови и дыма.
На земле, в грязи лежат женщины.
Это уже слишком.
Взявшись за маузер, я спешу к шарфюреру Дикенеру, которого вижу рядом. Его мундир запачкан грязью. Он стоит расставив ноги, держа карабин. Лицо – в красных царапинах. Следы от ногтей.
– Дикенер, приказываю призвать к порядку ваших солдат. Это бойня позорит честь мундира, который мы носим!
Он смотрит на меня. Сначала мне кажется, что он меня не понимает. Затем он ухмыляется циничной улыбкой:
– Вы хотите сделать из меня дурака, Нойман? Где, по-вашему, мы находимся? На пикнике в воскресной школе? Вы теперь эсэсовец, юнкер. Это ваших людей подвергли бойне, как вы выражаетесь! – Он пожимает плечами. – Во всяком случае, приказ отдал Колден. Идите к нему.
– Я отправлю вас, Дикенер, в Тарнув. (Одна из тюрем, предназначенная для провинившихся эсэсовцев. Находилась в Польше, в городе Тарнув, к востоку от Кракова. –
Внезапно тот побледнел и резко щелкнул каблуками.
– Виноват, господин офицер. Слушаюсь!
Он вынимает свисток и издает длинную трель.
Но солдаты, кажется, его не слышат.
Колден шагает к нам крупными шагами.
– В чем дело? Что случилось, Нойман?
– Случилось то, что происходит, унтерштурмфюрер. Если вы не отдадите приказ немедленно остановить бойню, я приму командование над ротой. И поверьте, в моем рапорте вы будете упомянуты не с лучшей стороны!
Он поворачивается к Дикенеру:
– Он не в своем уме! Какая собака его укусила?
Голландец переводит на меня взгляд.
– Рапорт? Бойня? Что ты несешь? Ты еще ничего не видел, ты – хныкающий юнкершика! Иди-ка ты, убирайся отсюда, или я напишу в рапорте, что ты оскорбляешь вышестоящего офицера и не соблюдаешь субординации. Что ты думаешь обо всем этом? Считаешь, что мы забавляемся? Думаешь, что солдаты играют в Джека-потрошителя? А как насчет твоих товарищей? Полагаю, ты воображаешь, что состоятся
