— И вы все двадцать лет от этого страдаете?
— Отравленная дружба — медленный яд.
В новом погребе поместья Вюйи было холодно, как в пещере. Оттуда наружу вела лестница, упиравшаяся в массивные квадратные двери, похожие на штормовые ставни. А снаружи посреди закрытого дворика помещался пруд, в котором плавали кувшинки. На краю прудика, присев на корточки, ловили карпа одиннадцатилетняя Аньес Жодо и тринадцатилетний Поль де Вальде. Поль погружал руку в воду резкими движениями, вызывая фонтаны брызг. Оба ребенка смеялись.
Поль вдруг закашлялся. Дети переместились на другую сторону пруда и там возобновили рыбалку. Аврора перекрестилась было, однако Собран поймал ее за руку, не дав завершить крестное знамение. Прикосновение поразило Аврору, а внимание К убеждениям удивило. Собран отпустил графиню, но та перехватила его за запястье.
Сжав ее руку, Собран сказал:
— Аврора, Поль кашляет оттого, что сильно возбужден. Когда в прошлом месяце они с Мартином увидели, как над рекой летят воздушные шары, то побежали ко мне рассказывать об этом. Поль кашлял через слово, но, казалось, даже не замечал этого. Он даже за бока никогда не держится.
— Я вспоминаю его отца, как он, сидя в паланкине, пил бычью кровь на бойне в Корбиньи.
— А цвет у Поля хороший?
Озадаченная тоном вопроса и самим вопросом, Аврора взглянула другу в лицо.
Собран высвободил руку и отошел к столу, где стояли высокие мерные стаканы с вином. Собран посмотрел напиток на свет.
— Почему, вы думаете, я говорю «чисто», а после передаю бокал вам и спрашиваю, какого цвета вино?
— Я думала, вы хотите провести какое-нибудь забавное сравнение.
— После болезни я перестал различать цвета. Потому-то и спрашиваю, каков у Поля цвет — он Довольно полненький.
— Да, вы правы, он кашляет просто от возбуждения.
Собран сказал:
— Вы удивили меня, когда захотели перекреститься.
— Почему же? Я приседаю в реверансе на Рождество, на Пасху, на свадьбах и на похоронах.
— Предвижу, что на смертном одре вы пошлете за священником.
— Я не доставлю вам этого удовольствия, поскольку переживу вас. А ваша подруга знает, какой урон и-какую болезнь вам принесла?
— Это друг, а не подруга.
Аврора слегка поклонилась.
— Простите мне такое предположение. Думаю, это оттого, что я год провела в парижских салонах, читаю как романы, так и философские труды… и, в конце концов, я мирская женщина. Но жизнь моя на самом деле тиха и ограниченна.
Аврора посмотрела на друга, надеясь, что объяснением сумела задобрить (или же тронуть) его, ждала знака — кивка или улыбки, ждала без гнева, хотя что она могла подумать? Аврора тоже видела Собрана цветущим — десять лет назад он целый год ходил, сияя, будто влюбленный. Позже графиня сама полюбила его, а после смерти мужа видела, как Собран страдает — страдает от любви. Ходит замкнутый, беспокойный, с испорченной кровью. Но тогда он, тридцатилетний мужчина, был женат уже четырнадцать лет. Аврора видела это, заметила, запечатлела у себя в мысленном календаре как некое событие астрономической важности. Однако назвать друга лжецом не взялась бы.
— Может, вам стоит второй раз выйти замуж? — предложил Собран, — Вы еще молоды.
— Мне столько же лет, сколько было вам, когда мы впервые встретились, — ответила Аврора, скорее для того, чтобы напомнить другу о том времени, дать понять, что она знает.
Снаружи раздался визг, а затем — всплеск. Собран с Авророй устремились из погреба на свет. Винодел одной рукой выудил дочь из воды, второй удерживал Поля — тот всерьез намеревался спасать подругу. Аньес бормотала что-то бессвязное; ее белый передничек насквозь промок, позеленев от тины.
— Что теперь мама скажет? — пожурил Собран дочку, хорошенько встряхнув ее разок.
Аньес слегка вскрикнула, потом разревелась, будто смертельно напуганная, когда смысл папиных слов дошел до нее. Собран просто не знал, что делать — такого эффекта он не ожидал, — и отпустил дочь.
Аврора обняла девочку за плечи одной рукой и сказала, что фартучек недолго отстирать. Сейчас они пойдут в дом и отдадут его прачке, а ей — Аньес — подыщут что-нибудь сухое и чистое. В доме много одежды.
Графиня повела девочку к дому, на ходу зовя слуг. Поль шагал за ними — кашляя, он объяснял, что случилось: ненадежные ветки, наглый карп, маленькие девчонки, не умеющие держать равновесие. Аврора оглянулась на Собрана, взглядом предупреждая: придется вам, мсье Жодо, объяснять, почему ребенок так пугается материнского гнева.
Винодел, хмурясь, пошел следом за всеми.
1832
CLAIRET[30]
Светила луна. Холмы утопали в тумане, так что их верхушки казались островками. Было холодно, и Собран надел пальто. Он не принес с собой ничего, кроме теплой одежды, распятия и образков.
Зас принес вино — белое, как ни странно, хотя Собрану исполнилось уже сорок два года.
— Что, в Испании стало так много церквей? — спросил винодел.
— Дурак, — ответил ангел. Зас одним прикосновением ладони к горлышку откупорил бутылку — Выгони туман из пазух своего тела, отведав этого.
Он передал бутылку Собрану — они вновь вернулись к старой традиции пить из горлышка, сидя прямо на земле. Ярлык на бутылке был надписан вручную, а краешек донышка отколот, так что бутыль нельзя было поставить. Собран прочел надпись, угадав только дату розлива: 1828-й, год его безумия.
— Давай же, пей, потом скажешь, как оно тебе на вкус.
Перерожденный Собран оценивал все по недостаткам — так и это вино он определил как не блестящее, но хорошее; чего-то ему не хватило в самой его колыбели, в дубовой бочке. Оно походило на шабли. Виноград шардоне, только измененный. На вкус Собран почувствовал кремень, а проглотив — древесный дым. Точно, дым. Только не древесный.
— Что ты мне дал? — воскликнул Собран таким тоном, каким люди восклицают: «Боже мой!»
Рассмеявшись, Зас протянул руку за бутылкой. Отпив из нее, он сказал:
— Ты отведал великого жара и странной земли.
— Это вино — как ублюдок, — неодобрительно произнес Собран.
— Оно из долины возле Ботани-Бэй.
Что такое Ботани-Бэй, Собран не знал. Он только принял протянутую ангелом бутылку, но не отпил из нее — просунув большой палец в горлышко, поставил сосуд меж скрещенных ног.
— Если просижу так дольше получаса, потом несколько дней будут болеть кости. Я уже стар.
— Пока еще нет. Но если позволишь мне подсесть ближе, сможешь прислониться к моему крылу.
— Нет уж.
— Тогда пей вино, притупи боль. А я тем временем поведаю свою историю, постаравшись не оскорбить Писание, которым ты так дорожишь.
— Оскорбишь меня — уйду. Я здесь только потому, что не желаю более прятаться за ставнями всю ночь.
— Ты просто не мог вот так закрыть глаза и позабыть обо мне.
Собран ткнул в сторону ангела пальцем затянутой в перчатку руки.
