Читал он долго, сначала стоя, там где поймал его Сашка, а затем присев на подсохшую траву.
— Ну что-ж стихи неплохие. Очень даже неплохие, — повторил он задумчиво глядя на подернутую мелкой рябью речку.
— Берусь напечатать их в журнале, правда некоторые доработать надо, рифма немного слабовата, но образы сочные и живые.
— Где ты эти тетради взял?
— Дома на чердаке.
— Отец написал?
— Да, отец!
— Да он у вас мастер на все руки, и скульптор и жнец и на дуде игрец. Область всполошил своими письмами. Не пойму таких людей, все же что надо есть, к чему он еще стремится.
— Папка говорит, что человек в любом деле должен быть первым, а если слабо, то лучше делом не заниматься.
— А что же делать, тем у кого слабо, ведь не все такие как твой отец?
— Наверное в бюрократы идти, на бумажную работу, к этому талантов не надо.
Колькин отец рассмеялся, похлопал его по плечу и весело произнес:
— С тобой парень интересно поговорить, не то что с Колькой. У того в голове девчонки да гитара, больше ничего его не интересует. Ну да ладно завтра я еду в город, поговорю об этом с главным. Стихи неплохие, — снова повторил он.
Подобрал газету завернул в нее тетради и не разбирая дороги, в задумчивости зашагал к дому.
Несколько отцовских стихотворений журнал напечатал уже месяца через два. Узнав о самовольстве сына отец просто, но с нескрываемым недовольством сказал:
— Это нескромно.
— Почему нескромно, ведь ты эти стихи выстрадал в своем Афганистане.
— А я и многие мои сверстники, которым скоро идти в армию хотят знать что такое война, что такое боевая дружба и наконец что для тебя гибель друга. Ты ведь знаешь, что об этом еще долго будут молчать, беспокоясь о моих, о наших чувствах. А я этого не хочу. Ты же сам учил меня мыслить, а не слизывать газетные статьи. И я мыслю нравится тебе или нет!
Этот по мужски резкий разговор между отцом и сыном рано или поздно должен был состоятся, но так и не состоялся.
И никогда не состоится.
Потому, что на миг, всего лишь на миг опередил старшего лейтенанта Аркадия Волкова вражеский гранатометчик.
И потому, что не было операции в горах, не было и госпиталя, не было своего домика на окраине села, не было и большой, как он мечтал семьи, не было и школы и дальних походов, не было славы художника и поэта, ничего этого не было.
Хотя все это могло быть, если бы Аркадий Волков остался жить.
Я лишь попытался спрогнозировать его несостоявшуюся в этом прекрасном мире жизнь, исходя из его характера и мировоззрения, на основе его дум и чаяний которыми он всегда делился со своей маленькой семьей.
Кто виноват в том, что жизнь Аркадия была так коротка?
Судьба?
Случай?
Или конкретные люди — политики или военные?
История рано или поздно все расставит на свои места.
Но пусть все знают главное — погиб не просто человек, а исчез с орбиты бытия целый мир, мир трудолюбивый и талантливый.
Над долиной опустилась прохладная и темная, хоть глаза выколи, ночь. Даже богатая алмазами россыпь холодно сверкающих на небосводе звезд не делала мрак менее густым. О такой ночи на Руси говорят: «Ночь темна — лиха полна».
Среди хребтов, да скалистых вершин опоясывающих долину хозяйничает только резкий горный ветер. Он, то, словно из последних сил тоскливо подвывает в расщелинах, то, вдруг окрепнув, настойчиво гонит перед собой, неведомо куда, колючие шары перекати-поля.
Кажется, что это единственные, движущиеся среди застывших в ожидании предстоящей жары гор, тени.
Но нет, внимательно присмотревшись можно заметить, как наперерез несущихся с гор в долину шаров перекати-поля, к перевалу, движется небольшой конный отряд. В своих темных одеждах конники чуть видны и потому больше напоминают призраков. Как неведомые тени скачут они, по еле заметной тропе, не таясь, уверенно и легко.
Достигнув перевала, большинство таинственных призраков исчезает. В просторной седловине остаются двое. По тому, как нетерпеливо они поглядывали они на противоположную сторону перевала, можно было твердо сказать, что они кого-то ждут.
Не прошло и десяти минут, как из-за поворота показалось с десяток новых теней. Вскоре, словно по сигналу эти призраки растворились среди гор, оставив среди седловины всего лишь одного своего собрата.
— Я приветствую тебя брат Худайкул. Да снизойдет на тебя и твоих воинов благодать и милосердие Аллаха!
— Я присоединяюсь к Вашим словам. Рад видеть Вас и Вашего помощника во здравии.
— Не откажись от приглашения. Мои джигиты разожгли костер, там и поговорим.
— Да будет так, таксыр[20]
Отблески небольшого костра сразу же превратили чуть видимые во тьме тени в живых людей.
Тот, что постарше был высокорослым в меру упитанным мужчиной. Он был одет в серый стеганый халат, небольшую его голову с крючковатым излишне длинным носом венчала искрящаяся в сполохах огне, богато расшитая бисером, тюбетейка.
Молодой был одет попроще. Широкие, под цвет выжженной солнцем равнины, шаровары, сверху просторная рубаха. Гордо поднятую голову с большими выразительными глазами, орлиным носом и тонкими губами, венчала чалма. Судя по легкой походке человек, которого старший назвал Худайкулом, был по-юношески строен и крепок.
— Я искал Вас, чтобы еще раз напомнить о нашем договоре.
— Разве я и мои джигиты нарушили его.
— Да! И вы это хорошо знаете.
— Я еще раз напомню то, о чем мы клялись на Коране.
— Кишлак Торпакту по договору должен выставлять вооруженный отряд до ста человек. По письменному уведомлению главы исламского комитета. Приказов на этот счет не поступало. Кроме того, небольшой отряд борцов за веру, который возглавляю я, должен постоянно обстреливать транспортные колонны русских, мешать их продвижению через перевал. Вон там, — Худайкул показал рукой в сторону пропасти семь сожженных машин, можете пересчитать.
— Наша община свою часть договора выполняет. Дальше в договоре ваши обязанности таксыр. Вы обязались обходить Торпакту стороной и никогда, ни под каким предлогом в наш кишлак не заходить. Вы обязались не причинять вреда нашим полям. Вы обязались не чинить препятствий дехканам и торговцам, которые в базарный день направляются в город. И что же в итоге?
В нарушении договора Ваши нукеры напали на кишлак и увели с собой трех наших джигитов, сожгли школу, расправились с учителем.
Когда мой отец — старшина кишлака — довел этот кощунственный факт до председателя исламского комитета, ваши воины, словно в отместку, начали нападать и грабить наши караваны. Один из ваших людей был убит при попытке поджечь готовую для уборки пшеницу…
Худайкул говорил все это спокойно, но по его глазам, в которых бесились отблески костра,
