себе счастье, когда жизнь возвратится ко мне! Но не заставляй жизнь ждать слишком долго, мой принц! Три года — мучительно долгий срок. Сколько еще я смогу продержаться, если превращусь в игрушку Тодже, если все, что у меня осталось, — бесконечные воспоминания о тебе?
— Послушайте, господин Рукеме, — говорит прокурор. — Я не могу вас понять. Несколько минут назад вы утверждали, что господин Ошевире постоянно ходил в казармы мятежников в вашем городе. Теперь же вы говорите нам, что он старался скрывать свои связи с мятежниками и поэтому все время тайно принимал их у себя дома. Итак, что вы имеете в виду: он постоянно ходил к ним или они постоянно ходили к нему?
— Он всегда ходил к ним.
— Надеюсь, это ваше окончательное заявление?
— Да… нет… да, сэр!
В зале смех. Прокурор бросает холодный взгляд на съежившегося Рукеме. Бессовестному всегда неловко.
— А теперь, господин Рукеме, — говорит прокурор, — вы помните день 11 апреля 1968 года?
— Да, сэр, — отвечает Рукеме, подумав.
— Расскажите нам, что тогда произошло.
Мой обвинитель надолго уставился в потолок. Потом он глядит в пол долго и пристально, он кусает губы и трет лоб.
Прокурор вздыхает и снова глядит на него.
— Позвольте освежить вашу память. В своем письменном заявлении вы утверждаете, что господин Ошевире помогал солдатам мятежников при налете на базар в Урукпе.
Мои глаза чуть не выскочили из орбит!
— Ах, да. — Рукеме оживляется. — Это было в воскресенье, во второй половине дня… что? В понедельник утром?
— В вашем заявлении сказано, что в среду во второй половине дня!
— Да… В среду во второй половине дня. Это было в среду, во второй половине дня. Базар был полон народу, люди покупали, люди продавали. Неожиданно на дороге возле базара остановился армейский «лендроувер». Господин Ошевире и человека три солдат выскочили из него и быстро пошли на базар. Они остановились в бобовом ряду и спросили цену. Торговка сказала, шесть пенсов стакан. Тогда они сказали, что дают за стакан по два пенса, а если она недовольна, то пусть пойдет и повесится. Когда торговка не согласилась, господин Ошевире приказал ей замолчать, не то они изобьют ее до смерти. Один из солдат ударил ее по щеке, а господин Ошевире толкнул ее так, что она упала в таз, полный риса. Они швырнули ей бумажку в десять шиллингов и начали отмерять себе чашками рис, пока…
— Рис? — спросил прокурор.
— Что, сэр?
— Вы говорите, рис?
— Да, сэр.
— А мне показалось, что вы упоминали бобы.
— Да… ах, да. Простите. Бобы.
Мы с Обанье глядим друг на друга и качаем головами.
— Слушайте, — говорит прокурор, — постарайтесь быть последовательным.
— Хорошо, сэр, — Рукеме глотнул и устроился поудобнее. — Они унесли у торговки бобы. Когда они подошли к «лендроуверу», господин Ошевире вылез из кабины и помог им уставить кувшины с бобами в кузов машины.
— Господин Ошевире?
— Да, сэр.
— Где же он все это время был?
— Он сидел в «лендроувере», сэр.
— М-да! Стало быть, он не сопровождал солдат на базар?
— Нет, сэр. Не сопровождал. Он был в «лендроувере».
Прокурор на этом взрывается:
— Послушайте, да вы отдаете себе отчет в том, что говорите? Вы рассказываете, что господин Ошевире сопровождал солдат мятежников на базар и даже помог им расправиться с торговкой. И тут же вы рассказываете, что все время, пока солдаты были на базаре, он ждал в машине. Что вы хотите этим сказать?
— Я думаю, он ждал в машине, сэр.
— Вам не надо думать, вы обязаны представить комиссии точные данные, — говорит председатель, откладывая в сторону очки. — Вы осознаете, какое значение для господина Ошевире имеют ваши показания, или, может быть, вам все равно?
Рукеме молчит.
— Продолжайте допрос, господин прокурор, — говорит председатель, он откидывается в кресле и надевает очки.
Прокурор что-то ищет в бумагах, затем бросает на Рукеме полунасмешливый взгляд:
— Далее, господин Рукеме, вы сказали, что господин Ошевире имел обыкновение принимать мятежников в своем доме, — это верно?
— Да, сэр.
— Вы могли бы рассказать комиссии подробнее, скажем, об одной такой встрече?
— Однажды они…
— Когда это было?
— Гм-м. — Свидетель откашливается. — Я думаю, в мае, сэр.
— Вы думаете — или вы уверены?
— Уверен, сэр.
— Хорошо. Какого числа мая и в котором году?
— Двадцать третьего мая 1968 года, сэр.
— Прекрасно. Так что же произошло двадцать третьего мая 1968 года?
— Я сам видел все, что произошло. Они…
— Вы хотите сказать, что сами присутствовали на встрече?
— Нет, сэр! — Рукеме в ужасе.
Зал стонет от хохота.
— Я находился возле его дома. Это было в воскресенье вечером, часов в шесть. Там стояло пять или шесть военных машин, главным образом «лендроуверы». Думаю, еще два «мерседес-бенца», каждый с флажком мятежников. Дом господина Ошевире — напротив городского совета, — окрестные дома и весь район были оцеплены, и никого даже близко не подпускали. Они начали свое сборище пением боевой песни своего племени — слов я не мог разобрать. Потом сделалось тихо. Они стали планировать и замышлять. Ясно, они что-то планировали и что-то замышляли.
— Откуда вам это известно?
— Весь город знает, что они всегда что-то планировали и замышляли. Одно время поговаривали, что они собираются перебить всех молодых людей в городе, чтобы мы не могли оказывать им сопротивление. В другой раз, когда они увидели, что у них чересчур большие потери в войне с федеральными войсками, они решили призвать всех молодых людей в свою армию. Во время того воскресного сборища у Ошевире они как раз планировали эту операцию.
— Вы в этом уверены?
— Ходили такие слухи.
— Понятно. В каком часу было описанное вами воскресное сборище?
— Примерно… в восемь часов вечера.
— Вы говорите: «в восемь часов»?
— Да, сэр.
— Понятно.
