И, ах, лучше не думать, не думать о том, как же именно я…
«Снова дерзость!» Как поёт граф, когда Сюзанна подает руку Фигаро.
Дожили. Собственный брат считает меня неудачницей: «У меня нет знакомых, которые прыгают каждый год с одного места работы на другое». Бывший муж шлёт слёзные эсэмэски, и я слишком малодушна, чтобы их не читать. «Как вспомню, что ты любила лежать в ложбинке, хочется бежать и кричать — где всё это?» У нас, как и у многих влюбленных, был свой язык. Когда я забиралась ему подмышку, кладя голову на плечо, называлось «лежать в ложбинке». Уже почти удалось забыть.
Родители — в шутку, конечно, — советуют найти простой способ устроить свои обстоятельства: «Ищи спонсора».
Я, кажется, совсем одна во взбеленившемся мире. Одна.
Ехала на эскалаторе, обнаружила: надоело моргать. Моргать устала. А не то что.
Понимаю, зачем люди сбиваются в семьи, стаи и прайды. Вдвоём, втроём, вчетвером легче выжить. Почувствовала на собственной шкуре, а не прочла в учебнике по социопсихологии.
Да, розы оказались с шипами. Давно изученное их свойство почему-то всякий раз больно ранит новых садоводов.
Всплеск маленькой паники должен быть срезан одним лёгким, красивым движением. Ну-ка. Взмахнуть рукой.
Когда я дома, какие только мысли не одолевают. Лучше действительно родиться камнем, мышью и змеёю, как я писала в безоблачную пору своей юности, нагнетая, как видно, сгущение будущего кошмара.
Когда я дома, то понимаю, что дома нет. Страннее всего, что слито во времени.
Снова и снова говорю себе. Дело в том, что меня оставил муж, точнее, я его выгнала, точнее, мы полюбовно разошлись. Ну, что тут можно сказать ещё? Только тот, кто переживал, понимает, каково…
Я бы хотела поселиться в комнате с чёрными обоями.
Но плакать, жалеть себя, убиваться — удел других женщин. Я с детства гордилась, что не такая, как все. Но кто такие все? И я уже не так уверена.
Фотографии сложены в большую картонную коробку — черта, которую не вытравишь без того, чтобы не уничтожить весь офорт на латунной пластинке: ничего не могу выбрасывать. Храню всё. Сухие цветы. Сухие письма. Даже пламенные любовные письма мужу, когда он не был ещё даже и женихом — вот они, в досягаемости, но не могу заставить себя изорвать или хотя бы взять и положить в ту же коробку. Фотографии не смотрела: боюсь. Очень я сильная, но боюсь.
А вот прежние снимки, до знакомства с тем, кто стал всего дороже (жалкий лепет так называемых страданий по поводу несостоявшихся влюбленностей в девятнадцать, семнадцать и даже пятнадцать лет! Атос, ты предатель) я, напротив, те снимки вывесила. Раньше они красовались над рабочим столом, теперь украшают тумбочку, нами приобретенную (сильно сказано — приволокли с мусорки в абсолютно пустую, вдобавок чужую, снимаемую квартиру в первые полгода вместе).
Достала чёрный платок, подаренный нашей глазовской бабушкой: ношу относительный траур по несбывшимся мечтам. Относительный — потому что в остальном то в синем, то в красном, то в белом. Как нынешний, когда-то бывший торговым, российский флаг. И только перчатки, сапоги, сумочка, как заведено в Москве и/или моём гардеробе — всегда, словно конвой, траурная окантовка, рамка — чёрные, безо всяких отливов.
Ну и что!
Отчаянное восклицание в пустой комнате. Что за стены ты озвучиваешь? Оно не достигнет милых ушей.
Ну и что. (Повторяю уже тише). Зато я свободна. И зато нет больше необходимости содержать мужика, я могу позволить себе то немногое, на что в состоянии рассчитывать: хоть кошелёчек из кожи ската, который всегда так хотелось — теперь не хочется, но всё равно куплю. Нарочно, из принципа.
Передохни. Нельзя так надрываться. Советую тебе по-хорошему, если ты ещё можешь воспринять добрый совет.
И не дай бог наткнуться на картонную коробку из-под воды «Святой источник» в сорок лет, одинокой подурневшей бабой, какой, вне сомнений, стану, бездетной, с вырезанными придатками или чем там, несчастной, нечёсанной, забывшей все те слова, которые так любила собирать, как и дитём — камушки, камешки, каменечки на побережье.
Господи, какую счастливую жизнь сулило детство — и как обмануло.
Кому я расставляю отметки? Рассчитываю ли я, что по следам, затерянным в безвременье, пройдут ноги нового человека? Ведь я уже постигла, любовь — основа мира, подкладка всего, так что, открыв её в отношениях с одним, не так уж сложно докопаться до той же основы в отношениях с другим мужчиной. Верно?.. Так что? Кто возьмёт на себя труд послушать «Пиковую даму»?
А, да пошёл ты! (Боже, как больно.)
Вычеркну насовсем, выбелю, выблюю, если надо будет — вымараю, вычерню навсегда.
Как видно, тогда, в осень три года назад я всё же ошиблась. Сделала неверный выбор: надо было ехать в Питер с Чацким — он быстро разочаровал бы, Чацкий, и всё обошлось бы и легче, и проще.
Чувствовала бы себя взрослой и с остервенением накинулась на тело жизни, а так — проходила как в воду опущенная. Почему? Зачем?
Так же бессмысленно и тяжело, как тяжёл и бессмыслен оказался перевоз пианино на новую квартиру, всё так же снимаемую — перевоз состоялся ровно за три недели до того, как разругались в прах, он меня ударил, выматерил — о ангельское лицо, раскроенное гневом по-новому, так, как никогда не видела, ай!
Больно мне, больно, люди.
Перевозить вещи помогал брат. Хороший у меня брат, добрый молодец. С годами он становится всё более рассудителен, серьёзен и красив, в нём появилась какая-то особая русская стать, которой раньше я, наверно, как и все старшие сестры, просто не замечала. Высок, широк в плечах, русоволос и русобород. Но, Пётр, даже ты ничем не можешь помочь своей сестре.
В начале Дмитрий сказал мне то, что я знала. Знала, как оно быть должно. Он сказал: «Ты — это я». И добавил: «Я — это ты». Каким образом я знала, что так будет, если никого не встречала? Хотела бы понимать!
И как могло не состояться, если понимание пришло к обоим? Ошиблись? А разве бывает?
Так вот, я вообще-то ездила за юбкой, но юбку потом забыла, словно и цели такой не было. Вещи предстояло перевезти постепенно, скопилось до невероятного много, мы волокли всякую дребедень, любовно обставляли гнездо, тащили сюда каждую книжку и кассету.
В серванте стоял пылился пластилиновый ёжик, весь утыканный ёлочными колючками. Я
