слову этого дрянного черномазого Сами ты не готова пойти на всё, даже на смерть?.. Так вот, и я люблю! А этот человек не только обожает, но и ценит меня…
– Одним словом, ему нечего опасаться, что ты его бросишь!
– Всё шутишь?
Несрин вытерла ладонями глаза.
– Я не шучу, Жале. Может быть, ты права, и я преувеличиваю твою вину… Но что делать, я не могу заставить себя не испытывать жалости к этой бедняжке. Ведь и моё гнездо тоже когда-то разрушили.
– Не кажется ли тебе, что в данном случае оно само разрушилось? Да, разрушилось до основания…
Небрежно напевая, Жале вышла из комнаты.
10
На комоде с большим зеркалом громко тикали маленькие часы в перламутровой оправе. Хаджер-ханым восседала на тахте и, держа на коленях Халдуна, перебирала чётки.
– Видишь, Мазхар сегодня опять не пришёл, – сказала она невестке. – Почему, спрашивается? Да потому, что охладел к тебе и дом стал ему безразличен. Вот если бы ты умела его привязать, так он спешил бы к своему очагу.
Халдун уснул, и Хаджер-ханым уложила его, прикрыв красным молитвенным ковриком. Она с усилием поднялась, чтобы немного размять затекшие ноги.
«…Нет, – думала Хаджер-ханым, – недаром страх закрался в мою душу в тот день, когда эта высокая стройная женщина вошла в контору сына. Молодая! Красивая! С характером! Видит аллах, приберёт она Мазхара к рукам, никто ничего не сможет поделать!»
Хаджер-ханым была в полной растерянности. Она и желала, чтобы Назан покинула их дом, и страшилась «девицы из бара». «Но нет, – возражала она самой себе, – Мазхар известный адвокат, неужто же он не дорожит своей репутацией?»
Хаджер-ханым посмотрела на часы: ровно девять! Она перевела взгляд на невестку. Какое бледное лицо! А эти губы, к которым никогда не прикасалась помада! Ну, чего она стоит рядом «с девицей из бара»? Конечно, сын предпочтёт ту. И будет прав!
– Ты, наверно, никогда не смотришься в зеркало. Вот, полюбуйся и скажи, может нравиться мужу такая бледная, неряшливо одетая женщина?.. Этому надо положить конец, – сказала она, раскрывая коробку с пудрой.
Хаджер-ханым поплевала на какую-то красную тряпочку, тронула ею щеки Назан, потом напудрила её, подвела брови и накрасила губы.
Робко поглядев на своё отражение в зеркале, Назан подумала, что свекровь перестаралась, но решила не придавать этому значения. «Ведь она впервые в жизни дала понять, что считает меня человеком. Занялась вот моей внешностью, хочет, чтобы я стала красивее…» Назан чувствовала себя почти счастливой. Почти, потому что её не переставала тревожить мысль о Мазхаре. Но так хотелось верить, что всё теперь уладится, ведь свекровь так переменилась. Почему? Она не доискивалась причины, а просто радовалась…
Наконец Хаджер-ханым закончила свои манипуляции с лицом Назан. Отступив немного, она внимательно оглядела невестку и осталась довольна. По её мнению, Назан очень похорошела. Брови, глаза, губы, цвет лица – всё было превосходно. Теперь, думала Хаджер-ханым, жена сына вполне может потягаться с девицей из бара. Ей, правда, не хватало обаяния «той» – Назан была совершенно лишена кокетства и слишком уж проста в обращении. Но и это бы ещё ничего. Всё портил её пришибленный вид. Она держалась так, словно чувствовала за собой какую-то провинность…
Однако Хаджер-ханым решила не отступать от задуманного плана.
– Теперь каждый может сказать, что ты прехорошенькая, дитя моё. Разве другие женщины – жёны наших знакомых – красивее тебя? Нисколько не красивее, но зато много хитрее. Они умеют себя преподнести, только и всего. Да, – спохватилась Хаджер-ханым, – не забудь надеть перстень.
Назан густо покраснела. Ей было мучительно стыдно, ведь она едва не заподозрила Хаджер-ханым в воровстве!
Вся трепеща, она вышла из комнаты свекрови, достала заветный футляр и надела на палец бриллиантовый перстень. Любуясь блеском драгоценного камня, она радовалась, как малый ребёнок. Её потянуло к зеркалу. Действительно, свекровь немного перестаралась. Хорошо бы кое-где стереть лишнюю краску. Но она может рассердиться. Назан решила оставить всё как есть.
Она подошла к окну и раздвинула занавеску. На улице темным-темно. Под слабым светом уличного фонаря едва белел угол противоположного дома. Шумел дождь, и Назан, поёживаясь, села в кресло.
– Вот что, милая! – раздался за её спиной голос Хаджер-ханым. – Раз ты начала приводить себя в порядок, так нельзя оставаться в этом старом тряпье.
– Что же мне надеть? – беспомощно развела руками Назан.
– Опять я должна ломать себе голову! Надень синее бархатное платье, и всё. Да ещё принеси в комнату мангал – здесь очень холодно. Возьми у меня углей.
– Всё, всё сейчас же сделаю…
Назан схватила медный мангал, который она каждый день натирала лимоном до блеска, хотя обычно он стоял у кровати без употребления, и понесла его в комнату свекрови. Здесь действительно было много теплее, чем в спальне. Возвратясь назад с мангалом, полным горящих углей, она сбросила выцветшее ситцевое тряпьё и, как велела свекровь, нарядилась в синее бархатное платье. «Что поделаешь? – думала Назан, глядя на мерцавшие угли. – Видно, так уж заведено… А вдруг мужу всё это не понравится? – засомневалась она и тяжело опустилась в кресло. – Как говорится: захочешь подморгнуть, а чего доброго, и глаза лишишься.
Постепенно тепло, исходившее от мангала, одолело царивший в комнате холод. Стало уютней, и Назан вспомнила об амулете. Свекровь уже, наверно, легла. Но её нечего бояться, даже если она и войдёт… Ведь теперь ей всё известно. Она сама говорит, что женщина, которая хочет удержать мужа, не должна поступаться ничем!
Назан поднялась с кресла, сняла с вешалки пиджак мужа… Но тут её охватил смертельный страх. А вдруг он случайно нащупает амулет и спросит: «Кто зашил сюда эту дрянь?»
Назан вся дрожала и была готова отказаться от своей затеи. Но её точил червь сомнения. Разве любая женщина на её месте не поступила бы точно так же?
Вытащив из-за пазухи амулет, она повертела в руках пиджак и решила, что самым подходящим местом будет подкладное плечо, ближе к вороту. Слегка подпоров подкладку маленьким перочинным ножом, она вложила талисман, аккуратно расправила складки и зашила. «Вот и всё! Мазхар ни о чём не догадается. Да и забот у него столько…»
Пробило одиннадцать. Ещё удар – половина двенадцатого. Веки у неё отяжелели, голова склонилась на плечо. «Видно, муж не придёт домой и сегодня», – подумала она и задремала.
После полуночи, когда Мазхар и Жале выходили из бара, дождь стих. Небо усыпали яркие звёзды. Было очень заманчиво пройтись по умытым, опустевшим улицам.
– Восхитительная погода, не правда ли?
– Да, очень хорошо.
– А знаешь ли ты, чего мне сейчас хочется?
– Чего же?
– Гулять с тобой рука об руку, гулять до самого утра…
Жале засмеялась:
– И мне тоже. Но здесь это невозможно. Сохрани своё желание до Стамбула. Когда поедем туда…
– А ведь поедем, правда?
– Почему бы и нет? Разве это такая несбыточная мечта?
– Конечно! Но… Пройдёмся, Жале.
– Ты совсем голову потерял! – воскликнула Жале, озираясь вокруг. Поздние посетители бара, выходя на улицу, пялили на них глаза.
За ними вышел хозяин бара.
– Вы кого-нибудь ждёте?
– Да нет же! Я ей говорю, погода хорошая, пройдёмся, а она боится.
