«Потому что пока есть люксий, ты, брат-пролетарий, никому не нужен», — так сказал Клайв Ортега в подвальчике на Петушиной улице много недель назад, в разговоре, странно похожем на нынешний, и слова эти вспомнились сейчас принцессе Женевьев как наяву. В изумлении и потрясении слушала она свою нелюбезную собеседницу, чувствуя, как вновь открывает нечто новое, нечто для себя важное, что покамест, однако, не в силах ни осмыслить, ни применить. Однако она была терпелива, эта принцесса Женевьев. Потому лишь в задумчивости смотрела, как Эстер Монлегюр поднимается с колен, отряхивает грязные руки и, холодно кивнув на прощанье Паулюсу и доктору Мо, идёт прочь от стоянки, к мельнице, вверх по холму.
— Ого! — сказал ле-Паулюс, когда она отошла далеко, и ткнул Джонатана локтем в бок. — Да ты, приятель, никак за один вечер умудрился охмурить мою сестру. Ну, дела! Отец бы тебе голову снял, если б узнал. Да ты вроде и так в бегах? Значит, без разницы.
«О чём это он?» — подумала принцесса Женевьев, но тут же отмела эти мысли ввиду их досужести, бесполезности и даже, кажется, некоторого неудобства.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
в которой девице Монлегюр приходится сделать нелёгкий выбор
Когда хруст палых веток под башмаками сердито удалявшейся девицы Монлегюр окончательно стих, Джонатан ле-Брейдис повернулся к принцессе Женевьев и тихо сказал ей:
— Нам нужно поговорить. Немедленно.
Голос его был столь твёрд, решителен и отрывист, каким не бывал, пожалуй, ни разу за время их знакомства, ибо большую часть времени, проведённого рядом с принцессой, Джонатан был ранен, сконфужен или же пребывал в большом замешательстве. Однако теперь досадное недоразумение, сложившееся между ним и его юной супругой, лишило его терпения и одновременно заставило собраться. Джонатан готов был пожертвовать личным счастьем — и даже, как знать, счастьем своей жены — во имя выполнения долга, но точно не собирался лишаться его из-за нелепого недоразумения.
Тон его голоса подействовал на принцессу Женевьев весьма неожиданным образом. Она встала и отошла от доктора Мо, умильно бормочущего что-то вроде «Ну до чего же милая девочка, не правда ли, Паулюс?», а Паулюс огрызался чем-то вроде «Ещё какая неправда». Джонатан отошёл тоже и, не обращая внимания на косящихся в их сторону спутников, заговорил.
— Послушайте, ваше высочество, если вы продолжаете настаивать, что вам нужно попасть на Навью, то учтите одну вещь. Пути туда два: либо незаконный, в лодке контрабандиста, либо законный, на люксоходе через пролив. Чтобы подкупить контрабандистов, понадобятся деньги, а у нас нет ни гроша, и, при всей моей преданности вашему высочеству, не думаю, что готов грабить и воровать во имя вашей цели. Чтобы попасть на люксоход, нужна будет проездная грамота, заверенная кем-то из членов Малого Совета. Достать её законным путём трудно даже для наизаконопослушнейшего шармийца, что уж говорить про государственных преступников вроде нас с вами.
— Что же вы предлагаете? — спокойно и серьёзно спросила принцесса, глядя своему единственному лейбгвардейцу прямо в глаза. Взгляд её был так пытлив и так доверчив, что Джонатан на миг всё же смутился. Привычка распоряжаться и командовать дивным образом сочеталась в принцессе с готовностью беззаветно отдать судьбу свою в руки того, кому она решилась довериться.
— Предлагаю начать с того, что в данный момент нам доступнее. Стюарт Монлегюр — глава Малого Совета. Его дочь могла бы помочь нам раздобыть необходимый документ… или подделать его, если придётся.
— Его дочь?
— Госпожа Эстер, та, которая приходила сюда сейчас. Принцесса Женевьев приподняла свои ровные русые брови и сложила губы в коротком беззвучном «о». Вид, наряд и манеры девицы, с которой она только что имела удовольствие познакомиться, мало вязались с представлениями о наследнице могущественной знатной семьи. Впрочем, в ней и самой-то разве что спьяну или сослепу можно было признать принцессу. Сообразив это, Женевьев не стала высказывать осуждение, а только молча кивнула.
Похоже, она не видела ровным счётом никаких сложностей в плане, предложенном Джонатаном.
Джонатан тяжко вздохнул.
— Вы ведь понимаете, да? Нам придётся попросить её о помощи.
— Так что же, — принцесса пожала плечами. — Попросите.
— Вы, возможно, не заметили, ваше высочество, но Эстер… госпожа Эстер… как бы сказать, не очень к вам расположена. Да и ко мне, — добавил он и тоскливо примолк. Случалось, они с Эстер ссорились, и с её стороны пару раз доходило даже до рукоприкладства — к счастью, Джонатан знал её норов и всякий раз ловко уворачивался от тяжёлого гаечного ключа, метившего ему в лоб. Однако никогда прежде он не давал Эстер повод для ревности, пусть и мнимый, так что даже представить не мог, сколь тяжек на сей раз окажется гнев его возлюбленной.
— Хотите сказать, придётся посвятить её в наше дело? Поведать, кто я? — спросила Женевьев, и, судя по недовольному тону её голоса и сердитой складке между бровей, мысль эта вовсе ей не понравилась.
— Придётся, — ответил Джонатан. — Выбора всё равно нет, госпожа.
Читатель здесь вправе спросить нас: да не кривил ли душой юный бывший лейтенант, предлагая беглой принцессе раскрыть её инкогнито первой встречной? Ведь, зная Эстер, он мог предположить, что его объяснений и сбивчивого лепета она слушать не станет — оттого одна лишь Женевьев, раскрыв ей свою личность, могла бы убедить разгневанную девицу Монлегюр, что Джонатан чист пред ней и помыслами, и делами. Не это ли было главной его целью, не потому ли он обратился к принцессе столь решительно, чем раньше никак не отличался? О, как хотелось бы нам с негодованием отвергнуть подобные подозрения. Как хотелось бы сказать, что душа юного бывшего лейтенанта была чище детской слезы, и важнее долга, чести и клятвы ничего в мире для него не существовало. Но, сказав так, мы бы бессовестно соврали многоуважаемому читателю. Простил ли бы нам наш читатель заведомое враньё? Разрешим себе в этом основательно усомниться.
Нет, конечно, отчасти он думал и о принцессе тоже. Если бы Эстер смогла порыться в бумагах отца и отыскать нужный бланк, над которым сумел бы похимичить какойнибудь мошенник в ближайшем городе — это оказалось бы очень кстати. Но, вынуждены признать, мысль эта двигала нашим лейтенантом лишь во вторую очередь. Увы, молодость… пыл, отчаяние, любовь. В конце концов, Джонатан и так уже немалым пожертвовал ради принцессы, не правда ли? Беда лишь в том, что у него была ещё одна принцесса, своя собственная, и не приведи ему Господь выбирать между ними.
— Что же, — сказала Женевьев после продолжительного молчания. — Вы доверяете этой женщине?
— Как самому себе.
— Тогда и я ей доверюсь. Пойдёмте к ней вместе и всё расскажем.
Так они и поступили. И надо сказать, Паулюс ле-Паулюс был чрезвычайно рад избегнуть необходимости тащить на холм голема — вернее, робота, но мы по старой памяти будем звать его как звали, — а тем паче необходимости вновь беседовать со своей несносной сестрой.
Мельница, где Эстер проводила большую часть времени, стояла на вершине холма и лениво вращала огромные лопасти, скрипевшие и хлопавшие на ветру, словно снасти огромного сухопутного корабля. Фундамент под ней зарос лопухами и крапивой, меж которых вилась узенькая тропинка, преграждённая в некоторых местах хитроумными ловушками в виде туго натянутой проволоки. Стоило только задеть такую проволоку, как чрево мельницы оглашалась грохотом старых жестяных банок из-под пива, возвещая явление незваного гостя. Джонатан, не понаслышке знавший о ловушках, вовремя предупреждал о них принцессу Женевьев, так что до мельницы они дошли безо всяких досадных приключений. Дверь была приоткрыта, и мерный гул работающей машины доносился изнутри, завораживая и успокаивая. Нельзя было сказать, есть ли кто на мельнице, но Джонатан знал, что она там.
— Я же сказала, — раздался голос над их головами, — чтобы пришёл Паулюс. Какого чёрта? Ещё и
