У Нады даже нос как будто вытянулся. Девчонки в замешательстве стали озираться по сторонам. Одна из них пыталась уговорить остальных уйти. Нада высунулась из окошка, похлопывая рукой в перчатке по дверце машины.
— О, Господи!
Она нырнула внутрь, вцепилась в руль, но не двинулась с места.
Белые двери банка широко распахнулись, наружу вылетело трое мужчин, и те, которые стояли снаружи в плащах, открыли по ним огонь. Я видел, как вырвалась вспышка из дула одной большой винтовки. Двое из троих упали, тут медленно, автоматически закрывающуюся дверь кто-то снова толкнул изнутри, и на пороге возникла женщина в белой юбке и бледно-голубом свитере, она застыла, прижимая в преувеличенном страхе руку к губам. Один из упавших вскочил и принялся отряхиваться. И тут же начал ругаться с мужчинами в плащах; к спорящим присоединился еще один мужчина, подошедший откуда-то сбоку.
— Ах, Боже мой! — выдохнула Нада. — Это ведь телевидение. Репетиция.
Я струхнул не меньше ее, но вида не подал.
— А ты, Нада, что подумала? — спросил я.
Подъехав к зоосаду, мы с досадой прочли объявление: «Закрыто до 10 мая».
— Надо было поинтересоваться заранее! — сказала Нада.
Она взглянула на меня, чтобы понять, насколько я огорчен, но я, ее солнышко, ее умничка, конечно же думал только о ней, а не о зоосаде, к тому же я еще не успел отойти после недавнего лжеограбления банка. Никогда еще при мне никто никого не убивал, пусть даже понарошку.
— Лапочка, обещаю, мы непременно приедем сюда десятого мая! — заверила Нада.
Но замечательный день на этом не кончился. Мы развернулись и поехали обратно домой и, проехав несколько миль однообразной дорогой, с радостью увидели впереди живописные очертания нашего Фернвуда. Мы миновали скопища мотелей, бензоколонок, кегельбанов, магазинов распродажи по сниженным ценам, ресторанчиков для автомобилистов, множество эстакад, подземных туннелей, виадуков, увешанных яркими, гигантскими изображениями щекастых молодцов, которые держат вилку с насаженной на нее сосиской. А один рекламный щит особо привлек мое внимание: разамериканистого вида субъект с озадаченной миной пялится на жестянку с пивом в руке, а надпись гласит: «Проникнись пивком на сон грядущий!» Неужто вы подумали, что это я сочинил подобный шедевр? Что вы, что вы! Америка ярче всех своих литераторов, даже и любителей!
Потом надо проехать первый пригород, рабочий, гордо сияющий белой краской Оук-Вудз, нарядный, несколько надменный, с массой трепещущих на ветру американских государственных флагов, с огромной вереницей старых, брошенных машин вдоль местной «Мили чудес для автомобилистов».[14] Затем проезжаем Плежер-Деллс, пригород посимпатичней, здесь лощин почти столько же, сколько в Оук-Вудз дубов, но развлечений, похоже, побольше, и есть три огромных и длинных супермаркета, где продаются не только обычные продукты, но еще и плетеная мебель, дешевая одежда и много всякой всячины, на обзор которой покупатель может убить часок-другой. Вокруг павильонов целое море автомобилей.
Мы чуть прибавили скорость, подъезжая к третьему пригороду; здесь обочины становятся шире, а дома отстоят от шоссе подальше. Это — Борнуэлл-Пасс, пригород менее престижный, нежели Фернвуд, однако вполне приемлемое место для кое-каких покупок. Один из его торговых центров вместе с прилегающей к нему автостоянкой занимает площадь в несколько акров. Магазины здесь — не «магазинчики», как в Фернвуде, а настоящие, полноценные.
— Вульгарное место! — восклицала Нада.
Вот мы уже прорвались, мы почти на природе — но это только так кажется, еще тянется ряд домиков, именуемых поместье «Сельский клуб». Нада жмет на газ, а я пытаюсь заглянуть внутрь проносящихся мимо ворот (собственно, даже не ворот, просто пара столбиков из красного кирпича под цвет самим кирпично- красным домикам в колониальном стиле), тут Нада бросает:
— Трущобы, дело рук этого кошмарного Вермира!
Такая реплика развеселила меня.
По другую сторону шоссе, которое распадалось теперь на восемь широких полос, разделенных рядком обледенелой травы, также шли одна за другой секции подобных домиков, районы с названиями: Фокс-Ридж, Лейк-сайд-Гроув, Чеви-Чейз-Хайтс, Банкер-Хилл-Таун, Ватерлоо-Эйкерс, Аркадия-Пасс… Один незадачливый агент по продаже недвижимости завез нас как-то под кирпичные арочные ворота одного из подобных кварталов, и Отцу пришлось извиняющимся тоном внести ЯСНОСТЬ:
— Боюсь, что… что объект подобного рода попросту не обсуждается…
Наша учительница английского в школе Джонса Бегемота, заискивая перед отпрысками благородных семейств, постоянно твердила об «фоксриджском складе ума», под которым надо было понимать наитупейшую прямолинейность, ту самую посредственность, которая непременно сбавит скорость перед черно-белым знаком с надписью: «Въезд в Фернвуд. Ограничение скорости до 45 м».
Мы пролетели границу со скоростью шестьдесят миль, и Нада, видимо обращаясь ко мне, бросила:
— Вот где жить одно удовольствие! — И, послушно притормаживая перед светофором, снова повторила: — Одно удовольствие! — А минут через пять бросила через плечо: — Тебе нравится в Фернвуде, Ричард?
— Кое-кому из моих одноклассников не нравится, — сказал я, нарочно употребив слово «одноклассников», чтобы получилось натуральней. — Тому мальчику, у которого мама пьяница…
— Я спрашиваю, тебе нравится?
— Нет, я не про себя, я про тех ребят, у кого не ладно с родителями, в общем, если у них разлад или они разводиться собираются… вот таким ребятам ужасно плохо.
— Ну да, ну да… — рассеянно бросила Нада.
Развернувшись, она въехала на стоянку, ту самую, что обслуживала одновременно суд, полицейский участок и библиотеку. Все три здания были похожи — из красного кирпича, с белыми ставнями и белыми рамами, с красными приземистыми трубами на крыше.
— Мне тут надо кое-что проглядеть, — сказала Нада.
Мы направились в библиотеку, симпатичный, уютного вида дом с окошками, разделенными белой клетчатой рамой на множество квадратиков, и с вывеской, на которой смешные металлические, окрашенные белой краской буквы провозглашали: «Фернвудская публичная библиотека». Из библиотеки вышла Мейвис Гризелл и, улыбнувшись своей деланно-экзотической, хотя исключительно радушной улыбкой, произнесла:
— Надо же, Нада, Ричард! Привет! Не правда ли, прелестная погода?
Кинув на меня косой взгляд, внесший смятение в мою ранимую, трепещущую душу, Нада исхитрилась проскользнуть мимо. Стоило ей вот так взглянуть на меня, как бы приглашая к тайному соучастию, и я бы ни за что не смог допустить, что она способна еще раз снова убежать от меня.
Небрежным жестом Нада отослала меня к полке с детскими книгами — это меня-то, чей коэффициент интеллекта выглядел впечатляюще даже для пресыщенного вкуса школы Джонса Бегемота! — но я проявил покорность и встал у полки, листая какую-то книжку с крупным шрифтом и паршивыми иллюстрациями, где говорилось про летающие тарелки. Из носа потекло, платка не оказалось, но я все же не терял бодрости духа. Разве мы не вместе? Высунувшись, я окинул взглядом зал, и увидел, как Нада просматривает отдел «Последние книжные поступления», затем переходит к отделу «Литература и классика». Но вот, развернувшись, она, к моему удивлению, направляется к полке периодики, около которой стояли, листая журналы и перешептываясь, несколько фернвудских дам. Порывшись, Нада выискала какой-то журнал и с нетерпеливым видом раскрыла его. Я запомнил обложку по цвету; чтобы как-нибудь потом пойти и определить, что это так привлекло ее внимание.[15]
В библиотеке при входе было нечто вроде комнаты отдыха, где стояли удобные кожаные кресла и диваны. «Место для курения», предусмотрительно гласила табличка. В Фернвуде все было организовано с предусмотрительностью! В планировке комнаты очевидно подражание стилю уличного кафе или коктейль- холла; может быть, именно поэтому лица многочисленных женщин и единичных мужчин, куривших и листавших журналы, казались несколько сконфуженными, рассеянными. Увидев, что Нада направляется в
