эту комнату, я пошел следом за ней. Она положила открытый журнал на колени.
— Правда, милая библиотека? — Ее горячий шепот прозвучал угрожающе, испытующе: может, Наде самой библиотека вовсе не нравится, и она хочет узнать, нравится ли мне? Зачем она спрашивает так? У стены на диване сидел, листая журнал, мужчина. Я заметил, что взгляд Нады несколько раз устремлялся на него. Она открыла сумочку и стала в ней рыться.
— Ричард, попроси у того мужчины спички! — сказала она.
— Давай, я сам у тебя поищу! — предложил я, готовясь взяться за сумочку.
Но Нада отдернула ее, чопорно опустила поверх руки в перчатках.
Я сконфуженно подошел к мужчине у стены и выдавил шепотом:
— Вы не одолжите спички моей маме?
Он не поднял головы. Я подошел поближе и сказал:
— Мистер… — Но тут в горле у меня что-то громко булькнуло, так что мужчина вздрогнул, поднял глаза и уставился на меня. — Вы не одолжите моей маме спички?
Взглянув поверх моей малозначащей головы, он увидал Наду и сказал:
— Конечно!
Волосы у него были коротко стриженные, пожалуй, даже блондинистые, чуть с проседью, хотя он был совсем не старый. Глаза голубые-голубые. Спички, которые он мне протянул, были из мотеля «Шепчущие дюны» какого-нибудь Плежер-Деллс, только в другом штате. Я покорно вернулся со своим трофеем к Наде, она закурила, а через пару минут этот мужчина, как выяснилось, длинноногий, небрежно подошел к нам.
— Что там, не «Форчун»? — спросил он, указывая на столик.
— Представления не имею, — сказала Нада.
Но он все равно сел рядом и принялся просматривать старые журналы.
— Гм! — произнес он решительным тоном, наткнувшись на какой-то заголовок крупным желтым шрифтом в «Ридерз Дайджест». — Сколько можно!
И рыжим от табака пальцем подвинул журнал поближе к Наде, чтобы та могла прочесть, и Нада обнажила прелестные зубки в очаровательной иронической улыбке, и эти два незнакомых между собой человека обменялись таким же беглым взглядом, какой метнула на меня Нада, столкнувшись с Мейвис Гризелл. Я почувствовал тревогу, и из носа у меня потекло.
18…
— У нас в школе есть один мальчик, его родители живут в Бостоне, он такой жалкий, такой ничтожный, — сказал я Отцу, когда он в очередной раз появился дома. — Мать у него пьяница, вечно скандалит с отцом, а мальчик все время от этого мучается…
— Знаешь что, пригласи-ка этого парнишку обедать, — решительно сказал Отец. — Слышишь? Вот бедняга малыш!
И кинулся наверх, стуча пятками шлепанцев по ковровым ступенькам. Отец очень спешил. Не успел прилететь из Эквадора, как надо переодеваться к приему по случаю какого-то бракосочетания, которое состоится в Ваствелли.
19…
Прошу меня извинить, что загородный клуб Ваствелли не занял должного места в моих мемуарах, ведь некоторые очень любят читать про загородные клубы. Собственно, мои родители брали меня туда всего один раз — на какой-то пышный обед, где в числе приглашенных были Мейвис Гризелл, чета Спун, тихие, точно серые мышки, супруги Ходж с толстым сынком, моим ровесником, а также один милейший субъект с маленькими усиками, который впоследствии вызвал огромный скандал в Фернвуде, когда поведал в «Пост» тайную историю о том, как сумел сколотить себе капитал посредством подслушивания с помощью соответствующей аппаратуры, установленной по заказу ревнивых мужей и жен в их собственных домах, причем те вымышленные имена, которые он использовал якобы для маскирования своей богатой клиентуры, наглец умудрился представить в легко узнаваемом виде.
Если верить ребятам из школы Джонса Бегемота, а не Наде, которая слишком рьяно отстаивала как раз обратное, Ваствелли был отнюдь не из самых старых и не из самых лучших загородных клубов. Пожалуй, Нада, решив, что слишком быстро скакнула в Ваствелли, и со взятием Фернвуд-Хайтс можно повременить. И все же Ваствелли было достаточно дорогое, и даже чересчур, заведение, весьма отвратное в архитектурном смысле. Представьте себе длиннющее здание, слегка загнутое внутрь с обоих краев, образуя как бы полукруг: старые кирпичные стены отделаны на английский манер накладками из темного кованого железа. Представьте себе множество газовых ламп, неторопливых, услужливых негров в униформе, и комнату отдыха для дам с таким толстенным алым ковром, что даже издали видно, как высокие каблучки Нады оставляют на нем следы, которые скрещиваются и перекрещиваются со следами других прекрасных леди. Представьте себе чуть выгибающийся (вспомним форму здания!), уходящий в бесконечность зал, неотесанные на вид, но на самом деле вполне отделанные деревянные скамьи, которые источают аромат английского поместья и уже исчезнувших с лица земли допотопных охотничьих залов, а также кованые, с копьеобразными креплениями светильники по стенам. Ароматы лосьонов, духов, табака. Приятный душок алкоголя в комнате для отдыха. Среди множества пушистых ковров едва слышны голоса, из дальних комнат раздается цоканье бильярдных шаров, цоканье кубиков льда в бокалах, на невидимые столики с цоканьем ложатся карты.
То было для меня головокружительное путешествие вслед за взрослыми и за ковыляющим толстым мальчиком, путешествие по коридорам, вниз-вверх по невысоким, непонятно куда ведущим пролетам лестниц, пока наконец мы не очутились в огромной гостиной с позолоченным потолком, где было не слишком много народу и откуда навстречу нам, подобно кладбищенским призракам спешили с вопрошающим взглядом официанты в белых фраках. Повсюду царил бархат, царил дух девятнадцатого столетия, усиливаемый наличием канделябров и множества пыльных пальм по углам, — достаточно протянуть руку, и убедишься, что пальмы настоящие. Таков был обед, на котором я присутствовал в Ваствелли в один из счастливейших воскресных дней моей несчастной жизни. Толстому мальчишке тоже пришлось несладко, ведь ему, как и мне, наобещали знакомство с «новым приятелем», а он, как и я, оказался то ли слишком застенчив, то ли слишком упрям, чтобы первому проявить знаки дружеского расположения. После десерта толстяк весь покрылся крапивницей. Пока взрослые пили кофе и расточительно много курили, толстый мальчик благоговейно потирал красные пятна на коже, а я сидел и ждал, когда мы уйдем, как вдруг легкое шевеление в углу отвлекло мой взгляд от оживленного лица Нады: я увидел, как вверх по золоченым обоям пытается вползти робкий таракан.
20…
Когда мы вернулись домой, Отец, выгнув бровь, заявил мне как мужчина мужчине:
— Парень, скажем прямо, своей общительностью ты нас не порадовал.
— Ребенку всего десять лет! — немедленно парировала Нада.
— Положим, одиннадцать.
— Ему десять, и он очень впечатлительный мальчик. Не понимаю, зачем на него так нападать!
— Таша, я не нападаю. Я просто сказал…
— Он даже раздеться еще не успел, а ты на него уже набросился! К чему десятилетнему ребенку, тем более такому серьезному, как наш мальчик, весь этот застольный бред? О, Господи! Да еще этот прыщавый
