воронки стал загребать Климкова.
— Нас зарыть некому будет, — задыхаясь, приговаривал он. — Помогай, лейтенант!
Степан неподвижно сидел над Михайлой, потом стал быстро подсоблять Петру. Они только-только засыпали его землей, как услышали позади себя треск мотоциклов, крики. Яркие фары, подрагивая, катились к ним, нашаривая раненых и отставших.
— Рви-и! — Демин выскочил из воронки и тут же пропал в темноте.
Степан бежал широкими прыжками, придерживая на груди автомат Михайлы. От зарева лицо Демина было медным, с уха струилась кровь. Поодиночке и пучками стегали небо яркие стебли ракет, расцветали ослепительными цветками, гнулись к земле, истаивали. На своих бойцов наскочили неожиданно. Они грудились у крайнего хуторского сарая. Земля ходила ходуном от разрывов, выли моторы. Освещенные ракетами, низко над переправой серебристыми мотылями кружили самолеты, из реки вздымались рваные полотнища взбаламученной воды вперемешку с бревнами, лохмотьями. Сквозь грохот, путаясь в сетях трассирующих пуль, прорывалось надсадное «ура!», истошно, ржали кони.
— Наши на мосту! — крикнул кто-то из бойцов. И как всегда перед атакой, грудь Степана охолонуло изнутри, свело скулы. Голосом сиплым, вроде для себя, скомандовал:
— Давай!
Чувствуя за спиной топот красноармейцев, несся к переправе, строчил по сторонам, опрокидывал возникающие на пути фигуры фашистов, рвал горло криком:
— Ура-а!
— Ура-а! — разнобойно поддерживали сзади.
Но тут же по мосту ударили снаряды. Перед тем как рассыпаться, он будто вздохнул, вздыбился, роняя бревна, и рухнул в реку. И сразу стали затихать взрывы, пальба, поубавились светляки ракет. В балке оказалось человек пятьдесят из только что прорвавшейся группы.
— Демина тут нету? Петра? — спрашивал Степан, сползая по склону. Он приподнялся, но тут за спиной, выше головы, рвануло, высветлило на миг дно балки, людей в бурьяне. Степан юлой крутнулся на месте, пал на четвереньки и попятился от боли, от катящих в глаза огненно-лохматых, грохочущих колес…
3
Стружок снесло по течению к рыболовецкой деревеньке-колхозу. Пока Степан сидел истуканом, дед Трофим, потихоньку да помаленьку подгребая кормовым веслом, завел стружок в заводь с пологим песчаным берегом. Тут у больших остроносых лодок суетились рыбаки: укладывали по бортам крашенные фуксином сети, гремели ведрами, отчерпывая воду, незлобно переругивались. Другие на бечеве заводили вверх легкие плоскодонки, чтобы у истока выметать сети и пойти вниз сплавом. Весело окликнули Трофима, чего, мол, занесло не на свой участок, хромой черт? Или рыбы надергал полный стружок и в Иркутск плавишь мимо колхозу?
Степан с завистью смотрел на рыбаков, слушал, как бакенщик перешучивается со стариками-годками, и чувствовал себя так, будто кто-то оттирает его от людей.
Трофим выбрался из лодки, поддернул ее на бережок, что-то было хотел оказать Степану, но только пожевал губами и, увязая в песке деревяшкой, захромал к старикам. Степан только теперь снял котомку, сунул на дно лодки под седушку. Торчать в стружке одиноким сычом не мог. Вышел на берег к веселому кострищу.
В огромном чане пыхтел вар, выдувая черные пузыри. Паренек в застиранной тельняшке ворочал в чане черпаком на длинной рукояти, то и дело сдувая с глаз потемневшую от пота косую челку. Старики, все, как один, седые, курили. Трофим уже сидел среди них на тюке пакли, прикуривал от уголька, поданного ему на конопаточном клине. Разговор шел обычный: кто сколько поймал и сдал рыбы колхозу, кто из годков жив, кто помер. Привычный разговор.
Степан присел на корточки, протянул к огню ладони, накалил их и стал шоркать, втирать тепло внутрь рук. Проделав это, он как бы приобщился к чужому огоньку и начал свертывать цигарку.
— Фартовый плывет! — крикнул парнишка-варщик.
Старики дружно прикрыли ладонями глаза и, поглядывая на реку, о чем-то побормотали между собой, решили.
— Пашка-а! Черт рытый, эй! — завскрикивал желтоглазый дед, грозя изверченным пальцем рыбаку, плывущему с ближней шиверы. — Че мимо наладился, фартовый? Причаливай да пару марсовиков на рожень гони-и!
— Никаво-о! — донеслось ответом.
Старики дружно загалдели.
— Плавь сюда, не отбояривайси-и!
— А то поставим тебе культиматум! Из чужой ямы почо рыбу таскашь?
— Никаво-о! — снова прилетело с лодки.
— Не проплывет, — уверенно сказал желтоглазый дед. — Парнишка добрый, никому не отказыват.
Деды согласно закивали головами, мол, знаем парня хорошо, этот мимо не проскользнет, обязательно побалует отборной рыбехой. Трофим шумно выпыхнул дым через забитые волосом ноздри, потрещал ногтем по заросшему щетиной горлу.
— Погодка, однако, сильная придет, — определил он по какому-то своему признаку.
Старики поворочали головами, засомневались:
— Но-о, Троха! Была третьёводни. На реке эвон че деялось.
— Продрало — жуть. Вглубь глянешь — чистая, ровно стеклина. Теперь жди серую воду.
— Серая водица уловиста.
— Оно так: серая водица — в котле рыбке водиться, при чистой воде — рад лебеде.
Трофим не стал спорить, бросил окурок в огонь, зашелестел газеткой, готовя новую цигарку. Наслюнявливая края бумажки, посоветовал Степану:
— Ты дуй, парень, куда направился, а я тут на бечеву приартелюсь, доберусь как-нибудь.
— Ничего, дед, я сам выгребу, — глядя на головки сапог, ответил Степан. Пощупал кожу, надавил пальцем. «Язви их, — подумал. — Надо новую обувку справлять. Как вышел из госпиталя да выменял на банку тушенки, так и не снимаю. Выходит, два года тру».
Развалочкой подошел Пашка — молодой парень с выбоинками оспы на круглых щеках, принес вздернутых на прут хариусов. Рябины только что из садка. Еще отливали дымчатым серебром их крапчатые бока, глубинной прозеленью цвели толстые спины. Высокие плавники сквозили голубыми пятнами в оторочке радужных колец. Двухкилограммовые хариусы хлопали крепкогубыми ртами, под жаберными крышками рдела бахромистая мякоть.
— Мое вам с кисточкой! — расшаркался Пашка и подмигнул Степану. — Ишь, пни мохнатые. Сами давнось уж клешнями не шавелят, а исть просют. Чем жевать будете?
Желтоглазый дед влюбленно смотрел на Пашку, улыбался, выставив голые десны.
— Ты, Паха, зубовья наши не шшитай. — Он покосился на годков. Старики тоже улыбались утянутыми, будто морщинами зашнурованными, ртами, теснились, высвобождая место молодому. Пашка протянул рыб парнишке-варщику, взлохматил загорелой пятерней его косую челку.
— Готова смола?
— Ну.
— Тогда давай в нее хрычей макать. А че? Помолодеют — и сами рыбалить станут. Ну, кого будем первого?
Парнишка смешливыми глазами взыркивал на стариков, дескать, что болтает-то? Все шутит, веселый. Он быстро натер хариусов солью, насадил на широкие рожени, воткнул у костра, да не как-нибудь, а с умом: чтобы их не обмахивало дымным пламенем, а только румянило от исходящих белым накалом углей.
— Ладненько устроил, молодца-а, — похвалили старики.
