— Тогда позволь взять с собой ребят, путь немного развлекутся.
— Хорошо, только не всех, и, пожалуйста, ни во что не вмешивайтесь.
Вскоре я уже сидела с Клаудио в кабане грузовика и покорно глотала дорожную пыль. Она особенно упорно висела над этим участком дороги, поскольку по бокам были часто насажены тутовые деревья. Хотелось пить, но вода во флягах нагрелась и стала противной. Ближе к фронту нас остановил дорожный патруль.
— Пароль?
— Фуенте-де-ла-Рейна! — ответил Клаудио.
Какой странный пароль! И кому он только пришел в голову? «Родник королевы». Наверное, в комендантской службе был поэт. Дорога на подъездах к реке была такой каменистой, что, приблизившись к передовым позициям, мы оставили машину на склоне холма и дальше пошли пешком. Прежние окопы опустели. Появились построенные на скорую руку сараи, прикрытый брезентом штабель ящиков от боеприпасов и несколько грузовых машин. Около них собрались солдаты обоза и легкораненые, ожидающие эвакуации. Я подошла и остановилась послушать, о чем они говорят. Я уже привыкла понимать арагонцев и кастильцев и даже в таком гомоне улавливала самое существенное. Недалеко шел бой, поэтому люди были возбуждены и молчать не могли. Они говорили все разом. Удивительно, что при этом они умудрялись и слышать все, что говорили в это же время другие. Это после первого прорыва через наш мост, Тахо форсировали еще в трех местах.
На высоком берегу нас задержала еще одна группа солдат, посланных за патронами. Патроны должны были подвезти к реке, а потом перегрузить на мулов. Они спросили, не видели ли мы грузовики с боеприпасами. Я сказала, что кое-какое имущество прибыло, но мулов поблизости не приметила, так что патроны, вернее всего, придется переправлять вручную. Солдат это не удивило и не огорчило. Оки сообщили, что наши войска продвинулись километров на пять.
Продолжать наступление должны роты второго эшелона, которые еще не обедали. За сегодняшний день несколько человек убито и ранено. Двое утонули в реке во время переправы. Вот и все новости.
В это время с той стороны на мост спустилась группа солдат с носилками. Они не спеша переправились и начали подниматься на склон.
— Пойдем, расспросим.
— Пойдем, — согласились Сальвадор я Ретамеро.
Мы начали спускаться напрямик, продираясь через кустарник и прыгая с камня на камень. Сверху было видно, как один из солдат, может быть санитар, зачерпнул из ведра воду и наклонился над носилками, но раненый пить не стал. Он умер. Когда я подошла, его лицо уже было закрыто пледом. Не поднимая глаз, Сальвадор и Ретамеро быстро последовали за носилками.
— А где Леон и Энрике? — Спросила я.
— Леона я оставил выспаться… Пусть отдохнет, пока готовят обед. –
А Энрике?!
Маноло промолчал и отвернулся.
— Вашего Энрике убили, — ответил какой-то солдат.
— Это был он? — спросила я и кинулась вслед за носилками.
— Стой! — удержал меня Маноло. — Энрике отнесли туда еще утром… Гораздо раньше… Там, выше у истоков реки их всех хоронят. Ребята не взяли тебя с собой, чтобы ты не плакала. Там не надо плакать, там должно быть тихо.
Да, такой обычай: когда человека отправляют на вечный покой, должно быть тихо и торжественно.
— Подождем, пока они вернутся, и поедем домой, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
Вечером мы снова собрались на той лужайке, где отдыхали перед последней операцией. Тогда в ней участвовали почти все бойцы оперативной группы. Теперь в отряде не было Амарильо и Энрике, ушел Мануэль, нет с нами сейчас и Артура. Не приходил к нам и тот крестьянин, проводник. Фашисты как-то дознались, что он служил нам проводником, и посадили в тюрьму всех родных: мать, жену и троих детей. Эта тюрьма была в городке километрах в тридцати от линии фронта. Артур предложил организовать нападение на тюрьму и освободить их, но крестьянин отказался. Он надеялся, что их, может быть, еще выпустят, а если сделать налет, да еще неудачный, то всех расстреляют. Артур настаивать не стал, за полный успех никто поручиться бы не мог.
Солнце начало сползать за гребень потемневших гор, из ущелья сырым туманом поднимался холод, шумел поток, пробиваясь между скал, с которых, шелестя и пощелкивая, скатывались камешки. Вершины далеких Арагонских гор еще освещены красноватым закатным сиянием, а ближняя горная цепь уже кажется черной. Перестрелка смолкла. Отбыли последние машины с ранеными. Люди расположились на ночлег кто куда. Мертвые остались одни.
— Надо бы написать родным, — сказала я Сальвадору.
— Писать-то некуда.
Да, писать было некуда. Андалузия в руках фашистов. Брат. Все друзья Энрике были сейчас здесь, на этой поляне.
— Надо ехать, — сказал Клаудио, поднимаясь с земли. — У машины слабые фары, не наскочить бы на кого.
Мы нашли на обочине свой грузовик. Клаудио, как обычно, обошел его вокруг, снял куртку и бросил в кабину на сиденье и оглядел нас, готовы ли? Ребята залезли в кузов, а я устроилась рядом с Клаудио. Куртку-то он положил для меня. Больше мы никогда сюда не вернемся, это я знала точно. Мир только вступал в мировую войну, и мало кто из нас дожил до торжества победы.
Начало темнеть. Машина тронулась, а я все еще смотрела назад, на темные скалы ущелья.
В Гвадалахаре нас ждали плохие новости. Фашисты наступали на Северном фронте. Об этом знали уже все, хотя в официальных отчетах пресса ничего не сообщала. Знали и подробности боев. Каким образом? Откуда солдаты всегда все знают?
Вернулись домой в первом часу ночи. Оказалось, что в наше отсутствие приезжал новый начальник, советник по войсковой разведке, известный в узком кругу коллег под немного странным именем — Гри-Гри. Причина выяснилась немного позже при первом знакомстве — он заметно заикался. По-настоящему его звали Христап Салнынь. Артур называл его Тайгой. Сам Салнынь называл себя Гришкой-заикой; кажется, эта кличка утвердилась за ним еще во времена работы в подполье в Латвии. Это был старый революционер, хороню знакомый Яну Берзину. Он пробыл у нас всего один час, и о причине такого неожиданного визита Артур мне ничего не оказал. Утром следующего дня за завтраком я исподволь наблюдала за своим начальником, но он ни в чем не изменил своего обычного поведения. Я терялась в догадках. После завтрака Артур приказал почистить личное оружие, а сам удалился с картами в свою комнату.
Когда Манола убрала посуду, я попросила ее снять со стола скатерть. Положила на стол свои пистолеты, разобрала их и первой начала чистить «Астру». Вторым был маузер старого образца. Оружие не очень надежное, но легкое. Еще у меня был один совсем уж крошечный пистолет какой-то бельгийской фирмы: малютку можно было носить в дамской сумочке. Впрочем, стрелять из него можно было только в упор. Собрав «Астру» я пощелкала спуском, вставила обойму. Заело. Вынула, еще раз вставила и тут раздался выстрел. Несколько секунд сижу, опустив руки, и ничего не понимаю. Вошел Артур.
— Что случилось?
— Сама не поняла, — ответила я растерянно и положила пистолет на стол.
— Кто стрелял?
— Я.
Артур помолчал. Потом подошел к столу, взял в руки мой пистолет. Осмотрел.
— Выйди на балкон и побудь там немного. Внизу собираются люди и смотрят на окно.
Я вынесла кресло на балкон и села, приняв самую непринужденную позу. Пусть видят, что в доме ничего не случилось. Однако со мной что-то произошло. Никогда не поверила бы, что сделаю непроизвольный выстрел. У саперов и разведчиков это считается непростительным поступком. Помню, когда Гармона нечаянно выстрелил во время чистки оружия, его на целый месяц отстранили от операций. И в первый же выход после этого он погиб… Еще случай с капитаном Цветковым — он не заметил, как
