особенно на подъемах. По дыханию его и узнавали.
Вскоре Артур заметил скольжение какой-то тени. Это был Хосе. Он тоже заметил Артура. Бонилья и Молина были там же. Раненых не было. После такой шумихи идти на захват «языка» не имело смысла. Пришлось возвращаться. Когда вернулись свой берег, Тайга сказал Артуру:
— Больше я вам не советую переправляться на этом участке. Надо найти другое удобное место.
В Валенсию мы выехали в сопровождении почти всего отряда, следовавшего за нашей машиной в грузовике на почтительном расстоянии. Иначе наших ребят засыпало бы пылью. Тайга сидел со мной на заднем сидении, а Артур, по обыкновению, поместился рядом с Паскуалем. Проезжая Алкалу-де-Энарес, мы остановились на площади против памятника Сервантесу. Тайга еще не был в этом городе, знаменитом в средние века. Впрочем, раньше, чем стать средневековым, в какой-то далекой древности он назывался Камплутум, а наша Гвадалахара — Арриакой. Но от той поры не осталось ни одного архитектурного памятника. На выезде из города я увидела красные кирпичные корпуса Финки-де-лос-Локос и с досадой отвернулась. Артур усмехнулся, а Тайга вопросительно оглядел нас обоих. Когда я рассказала ему про Кампесино, Тайга рассмеялся.
— Об этом партизане я уже слышал.
До Валенсии езды несколько часов. За это время поговорили о многом.
— Больше я вам через фронт переходить не разрешаю. Вчера это было в последний раз, — сказал Тайга строго.
— Вам лично, — подчеркнул он, обращаясь к Артуру.
Мы с Артуром обменялись быстрыми взглядами: здесь возможны варианты. Запрещение такое мы слышали не раз и от Берзина, и от Мамсурова. Однако, когда Артур докладывал об успешной операции, выговоров не следовало; когда же операция не удавалась, мы помалкивали.
— Хосефы это тоже касается, — добавил Тайга, перехватив наши взгляды. — Вам, наверно, уже известно, что в фашистских газетах была публикация — ваши головы оценены в тысячи песет.
— Пусть сначала поймают! — ответил Артур.
Такая публикация была, и даже листовки появляясь: голова офицера оценивалась в шестьдесят тысяч, а рядового партизана в десять тысяч. Впрочем, в Андалузии цены были выше. Запрещение переходить фронт вносило в нашу работу много осложнений. Бойцы уже привыкли, что с ними идет Артур или, на худой конец, я, и теперь могут подумать, что угодно, тем более, что положение на фронтах складывалось не в пользу республиканцев. Тайга сказал об этом без утайки. Фашисты перехватили несколько наших судов с продовольствием и оружием, но о погибших кораблях в наших газетах не сообщалось, потому что в то время мы официально не признавали, что помогаем Испании оружием, чтобы не давать повода буржуазной дипломатии для пропаганды еще более жесткой блокады испанских границ. К тому времени Франция задержала на границе значительное количество оружия, посланного республиканскому правительству Испании. И это сделало называвшее себя демократическим правительство Леона Блюма.
К середине 1937 года в Испании начал ощущаться недостаток продовольствия. Короче говоря — нечего было есть.
Под вечер следующего дня к нам зашел Хосе. Он казался озабоченным, почти мрачным. Ему удалось узнать кое-что о судьбе своих родных, и вести были печальные. После захвата Малаги фашисты уничтожили там около восемнадцати тысяч человек. Эта цифра подтверждалась многими источниками. Из разговора с Хосе я поняла, что ему надоела Валенсия, он не мог найти себе места в тыловом городе. В таких городах жизнь текла медленно.
— Что с тобой сегодня? — спросил Артур, увидев, что я опустила руки.
Об этом мне сейчас не хотелось говорить, но когда-нибудь все равно надо было сказать.
— Ребята меня сегодня доконали…
— Что такое?
— Они просили передать тебе, что отказываются от денежного довольствия.
— Почему?
— Не знаю, они не сумели мне объяснить. Думаю, что это им необходимо для душевного спокойствия. Хосе сказал, что коммунисту стыдно умирать с деньгами в кармане.
Артур задумался. Наверно, он подумал, что быть советником при отряде добровольцев не так просто.
— Давно, ты была еще маленькой, а я помню. У нас в первые годы после революции тоже раздавались голоса против оплаты труда деньгами. Некоторые утверждали, что денег после революции вообще не должно быть. Людям казалось, что если власть принадлежит трудящимся, то все должно идеально, а деньги — источник зла.
Нет, я помнила. В девятнадцатом году царские «ленточки» не ходили, а за мешок «керенок» можно было выручить стоимость самого мешка… А люди все-таки жили.
— Что же все-таки делать?
— Не пробовала отговаривать?
— Конечно, нет.
— Вот и хорошо. Пусть разбираются сами, — сказал Артур, однако тоже погрустнел.
— Остались бы только живы… А выйти из положения можно просто: будем давать деньги каптенармусу отряда. Кстати, возьми у ребят адреса их семей, надо посылать деньги им тоже.
Одиннадцатая бригада вела успешные бои в Арагоне, а отряд все еще находился в Гвадалахаре. Артур уже собрался ехать на фронт под Бельчите, чтобы передислоцировать туда наших разведчиков, но почти следом за нами приехал Тайга с новым советником. Раньше мы его не встречали. Впрочем, относительно Артура ручаться не могу. Возможно, он не сказал мне о прежних встречах. Это был болгарин Андрей Иванович Эмилев, средних лет невысокий и обаятельный, хотя и не красивый, человек. Позже я часто виделась с ним в Советском комитете ветеранов войны и убедилась, что первое впечатление было правильным. В Испании за ним утвердилось имя Турок.
Поздоровавшись с Артуром и Хосе, Тайга, представляя Эмилева, кротко сказал:
— Андрей приехал сменить Артура и останется советником при вашем отряде. Для ряда советников есть распоряжение о возвращении на родину. Хосефа может остаться, к ней это не относится — разумеется, если хочет.
Я встрепенулась и вопросительно посмотрела наш Артура, который вдруг опустил голову. Мысль о разлуке была печальной и для меня, Но и остаться мне тоже очень хотелось. Тайга заметил мое колебание.
— Очень не хочется отпускать Хосефу, — сказал он Артуру.
Я молчала. Раньше я как-то не думала, что придется разлучаться с отрядом или с Артуром, и теперь растерялась.
— Я вернусь. Повидаю родных, немного передохну и вернусь… — ответила я, наконец, собравшись с духом.
Но в душе еще колебалась. Все вспомнилось сразу: походы, тревожные ночи, бои, переправы через Тахо, преграждающую нам дорогу почти на каждом участке фронта. И ее не будет, и ребят не будет тоже… Но я так давно не видела Москву; даже несколько недель, которые я могла бы провести там, помогли бы мне остаться в Испании на целый год. Если бы я знала, что вернуться уже не смогу, я бы осталась.
— Я вернусь потом, — сказала я, и Тайга кивнул.
На другой день в казарме на поверку выстроился весь отрад. Мы приехали прощаться. После короткого официального представления бойцам нового советника предстояло самое тяжелое. Ребята были немного растеряны и вопросов не задавали. Строй был нарушен, и все обступили Артура, чтобы пожать ему руку. Потом пришлось прощаться и мне. Стариков наших — Барранку, Клаудио и Паскуаля — я расцеловала чуть не со слезами. На прощание мне подарили фотокарточки отряда и отдельных бойцов, у кого они были. Я сохранила их.
Дорога на Барселону была, казалось, короткой. Вдоль шоссе посажены кусты роз, по-осеннему грустных и бледных. В городе не задерживалась. Незадолго до нас город пережил наводнение. Улицы были занесены песком, похоронившим многие легковые машины. На перекрестках образовались завалы песта и глубокие ямы. К счастью, наша восьмиместная «Испано-Суиза» преодолела все и вырвалась на окраину, где
