— Стрэттон?
— Вижу, изобретательности вам не занимать, — похвалил миллионер. Похоже, такие забавы ему нравились. — Итак, мистер Келли, в деле только двое. Вы и я. Не хочу, чтобы нас слушал кто-то посторонний. Вы говорили что-то о некоей картине Анри Гоме, не так ли? Поясните, что именно вы имеете в виду?
Глава 97
— Я уже подумывал передать ее полиции. Не сомневаюсь, им было бы интересно на нее взглянуть. — Стрэттон молчал. — Или мы могли бы договориться. Заключить сделку.
— Не в моих правилах, мистер Келли, вести дела с людьми, подозреваемыми в убийстве.
— В таком случае у нас есть кое-что общее. Я тоже предпочитаю обходить таких стороной.
— Похвально, — усмехнулся Стрэттон. — И что же заставило вас сделать исключение в данном случае?
— Не знаю. Наверное, становлюсь сентиментальным. Слышал, она очень нравилась вашей супруге.
Похоже, ему стало не до шуток.
— Я ищу картину Анри Гоме. Вы можете доказать, что у вас именно то, что мне нужно?
— Конечно. Прачка смотрит в зеркало над раковиной. На ней белый фартук. — Заглянуть в полицейский отчет мог любой, поэтому такое описание не могло послужить надежным доказательством. — Картина висела в холле возле спальни. По крайней мере в тот вечер, когда вы убили моих друзей.
— Вы хотели сказать, мистер Келли, в тот вечер, когда они обокрали меня. Какая рама?
— Золоченая. Старая. С филигранным ободком.
— Поверните ее. На обратной стороне что-нибудь написано?
— С собой у меня ее нет. Не забывайте, я в «Чаке и Хэролдсе».
— Вы меня разочаровываете, мистер Келли. Разговор у нас серьезный, и я не сомневаюсь, что вы к нему подготовились.
— Надпись на обороте есть. — Я знал, что должен предъявить что-то весомое. — «Лиз. На вечную любовь. Деннис». Очень трогательно. Просто до слез пробирает.
— Обойдемся без ваших комментариев, мистер Келли.
— А почему бы и нет? Рассматривайте их как приложение к картине. Цена та же.
— Не очень-то умная стратегия, мистер Келли, раздражать покупателя. Ну хорошо. Вы говорили о цене… О какой сумме может идти речь?
— Я хочу получить пять миллионов долларов.
— Пять миллионов? Мистер Келли, даже мама Гоме не дала бы за нее больше тридцати тысяч.
— Пять миллионов долларов, Стрэттон. Или я отдаю картину полиции. Я бы запросил и больше, но, по-моему, именно на этой сумме вы сошлись с Микки?
Стрэттон молчал. Не потому, что обдумывал мое предложение. Скорее потому, что боролся с желанием свернуть мне шею.
— Не уверен, что мы с вами понимаем друг друга, мистер Келли, но вам повезло. Я объявил вознаграждение тому, кто вернет мне эту вещь. Но на всякий случай, чтобы не оставалось уже никаких сомнений, на обратной стороне есть кое-что еще. В правом верхнем углу рамы.
На секунду я закрыл глаза и постарался вспомнить все, что мне о ней рассказывали. Да, Стрэттон прав. На раме было кое-что еще.
— Верно, — негромко сказал я, чувствуя себя мерзавцем, предающим своих друзей. Тех, кого любил. — Это число. Четыре-три-шесть-один-ноль.
И снова долгая пауза. Наконец…
— А вы молодец, Нед. Признаю, вознаграждение вы заслужили. Так провести игру. Вам ведь даже полиция поверила. — Он вздохнул. — Я буду вечером в «Брейкерс» на благотворительной акции фонда «Загадай желание». Лиз отдавала ему много сил и времени. В отеле на мое имя будет зарезервирован номер. Я поднимусь туда… скажем, около девяти. Вас устроит?
— Буду на месте.
Я повесил трубку. Сердце глухо ухало. У тротуара, напротив входа в ресторан, поджидала черная машина. Элли и два агента с надеждой посмотрели на меня.
— Он клюнул. Мы в деле. Сегодня вечером, около девяти.
— Время есть, — сказал один из агентов. — Нам еще надо подготовиться.
— Может быть, немного позднее. — Я покачал головой. — Сначала мне нужно кое-что сделать.
Глава 98
В приемном отделении окружной тюрьмы Палм-Бич меня обыскали и только потом проводили к камере.
— Что с вами такое, Келли? В крови, что ли? — Надзиратель покачал головой. — Жить на свободе не можете?
Мой отец лежал на металлической койке, глядя в никуда. Я остановился в нескольких шагах от камеры и несколько секунд просто смотрел на него. В тусклом свете, если присмотреться, даже в лице старика проступают черты, пусть и размытые, неясные, знакомые с детства. Перед глазами мелькнула давняя картина: Фрэнк возвращается домой на машине, взбегает по ступенькам, и мы видим у него в руках большую коробку. Мама в кухне. Джон Майкл, Дейв и я сидим вокруг стола, перекусываем после школы. Мне лет восемь-девять.
— Эвелин Келли! — Отец кружит маму по комнате и голосом ведущего телешоу провозглашает: — А ну-ка сюда!
Он срывает упаковку… Я до сих пор помню выражение лица матери, когда она увидела, что под крышкой. Роскошное меховое пальто! Фрэнк набрасывает его на плечи матери и снова кружит ее в подобие танца. Мама раскраснелась, в глазах изумление, восторг и недоверие.
Отец наклоняет ее едва ли не до пола и подмигивает нам.
— Посмотрим, что вы скажете, когда выглянете за дверь номер три!
Да, шарма ему было не занимать. При желании Фрэнк мог бы уговорить полицейского подарить ему дубинку.
Я шагнул к камере.
— Привет, пап.
Он перекатился на бок. Моргнул.
— А-а, Недди.
— Не знал, что принести, вот и принес… — Я протянул ему пакет с батончиками «Кит-Кэт» и вишневыми леденцами от кашля. Мать покупала их каждый раз, когда мы посещали его в тюрьме.
Фрэнк сел. Усмехнулся:
— Всегда говорил вашей матери, что от ножовки проку было бы больше.
— Я и хотел, да только у них теперь повсюду металлодетекторы.
Он пригладил волосы.
— Да, новые времена…
Я присмотрелся — худой, высохший, кожа с желтоватым оттенком, но спокоен, даже как будто умиротворен.
— Тебе что-нибудь надо? Я могу поговорить с Солли насчет адвоката.
— Не стоит. — Он покачал головой. — Джорджи сам все сделает. Знаю, ты думаешь, что я испортил дело, но пойми — по-другому я не мог. Есть кодекс, Нед. Даже среди такого дерьма, как мы. Моретти его
