павильоне, неделя в студии.
Блестящий скульптор, работающий над новыми произведениями, а в перерывах неделями покорно сидящий в выставочных павильонах и залах галереи, со знанием дела объясняя, как важно, необходимо и значительно его искусство… Слушая себя, я вдруг поняла, что Йен, при всех достижениях и славе, по своей воле выбрал ту же профессию, что и я, — работника художественной галереи.
Может, открыть ему глаза и сказать, что это не самый лучший выбор?
В павильоне, заполненном льстивыми, вкрадчивыми коллекционерами, я видела только Йена. Только Йена Рис-Фицсиммонса, мировую знаменитость, — и себя. Прежде я считала поездку наказанием; теперь мне начинало казаться, что это совершенно уникальный и самый интересный опыт в моей жизни. Турне открывало немыслимые возможности; чем отчетливее я это понимала, тем меньше верилось, что сопровождать Йена Дик отправил именно меня. Слепая удача наконец-то улыбнулась и мне.
Необыкновенно приятно было стоять в павильоне, где ни за что не появится Дик, делать свою работу.
Глава 14
Бельгийское пиво, занятость, скука и огромные зубы
Я люблю всякую нуднятину.
Во время торжественного открытия выставки я продала скульптуру!
В первый день произведения искусства, как правило, идут нарасхват, а спрос на скульптуры Йена Рис-Фицсиммонса стабильно очень высок, но это не умаляло моей гордости. Случалось, в Нью-Йорке я почти договаривалась о продаже, но всякий раз вмешивался Дик и перехватывал инициативу. Заключив сделку, он складывал пухлые ручки на жирной груди, мелко тряс ягодицами и медленно поднимал локти вверх, исполняя танец живота, означавший восторг. В глазах босса загорался алчный огонек, он надувался самодовольством и едва снисходил до того, чтобы шикнуть на Клариссу, когда та шумно втягивала воздух и восторженно вопила: «Вы сделали это, Дик!» — словно раньше мы никогда ничего не продавали.
Не испорченная начальником сделка подняла настроение на целый вечер.
К сожалению, это оказалась единственная продажа за неделю.
Остались три скульптуры; многие посетители брали брошюры, расспрашивали о работах Йена, интересовались стоимостью, но никто не предлагал даже начальной цены. Красавица «Без названия, номер шесть» гордо возвышалась в центре павильона. Все хвалили работу, восхищались и любовались, но никому не пришлась по вкусу цена на табличке. «Номер шесть» была самой большой скульптурой Йена Рис-Фицсиммонса. Заключенная мной сделка оставила Дика равнодушным — он вообще не упомянул о ней. Позвонив на следующий день, шеф первым делом спросил, проданы ли остальные скульптуры.
— Нет, — призналась я. — Но…
— А «Номер шесть»? — перебил шеф.
— Нет, — ответила я, уже не пытаясь что-либо объяснить.
— Дай мне Йена. Он рядом?
— Йен, Дик на линии, — с облегчением сказала я, отодвинув трубку, и вышла из павильона, не желая слушать, как Йен благодарит Дика за расточаемые комплименты. Кроме того, не хотелось быть рядом, если Дик пожелает еще что-нибудь обсудить. Пусть передаст через Йена — тогда приказ поступит в более или менее приемлемой форме.
Йена не беспокоило, что скульптуры не продавались; напротив, он явно радовался, что работы остаются у него. По его мнению, любое сопротивление или отсутствие движения — неотъемлемая часть творчества. Все происходящее, говорил он мне, от зачатия до завершения, принадлежит проекту и привносит новый смысл в арттурне. Йен объяснил мне это в конце недели, говорил и еще что-то, но я невольно отключилась, вспомнив, что после выходных он вернется к работе над новыми скульптурами, будет писать статьи в журналы и вынашивать творческие замыслы в прелестной английской глубинке. Просто не верилось — мы прожили в Лондоне всего неделю, а ему уже пора ехать дальше. У меня не нашлось времени для чая с прелестными маленькими сандвичами и густыми топлеными сливками, я не успела походить по антикварным лавкам на Портобелло-роуд или обойти магазины на Слоун-стрит, где делала покупки Диана, до того как стала принцессой. Ни на что не хватило времени — вечерами я возвращалась в свой сверкающий отель и заказывала ужин в номер.
Йен, напротив, дважды ужинал с пиарщицами, а однажды, уходя, я столкнулась с Кариной, шествовавшей в наш павильон, плюс праздничный ужин у мистера Слоуна, где Йена с нетерпением дожидалась некая креатура по имени Имоджен. Получается, Йен провел дома всего один вечер, хотя точно не скажу: в галерее мы обсуждали исключительно темы, связанные с работой. Йен всегда был мил и любезен, часто отпускал остроумные, истинно британские замечания, которые доставили мне немало веселых минут. Но, если не считать его шуток и моего смеха, мы говорили мало, поэтому предложение Йена составить ему компанию за ужином стало для меня полной неожиданностью.
Был вечер пятницы. В субботу ожидался значительный наплыв посетителей, предстояло пробыть в павильоне дольше, чем обычно, и я подумывала сходить сегодня в ресторан, хотя желание развлечься и отдавало легкой горечью. Я решила — если уж вступать в ряды неудачниц, ужинающих в одиночестве и уныло потягивающих вино, уставившись в пространство невидящим взором, я, пожалуй, распробую это блюдо вечером рабочего дня, когда в ресторанах мало посетителей. Ничего, сделаю вид, что увлечена чтением, принесу с собой книгу… Поэтому я сразу ухватилась за предложение Йена, очень обрадовавшись неожиданной компании.
Сразу после выставки мы поехали в один из его любимых ресторанов. Я представляла нечто очень красивое и супермодное: сплошь белый цвет, сверкающий хром, скучающие надменные официанты — словом, заведение во вкусе Дика. Но мы спустились на кованом железном лифте в зал с низкими, как в пещере, сводами. Там было очень шумно. Длинные столы с длинными скамьями по обе стороны, стильная и приятная атмосфера. Выбрав свободное место за столом, где уже сидели люди, в глубине души я сочла возможным признать, что между Диком и Йеном есть большая разница, несмотря на рифмующиеся фамилии.
Только когда к нам подошел официант, я поняла, куда именно мы пришли.
Йен привел меня в «Одри».
Единственное место в Лондоне, куда я мечтала попасть и о чем заявила Йену в самом начале. Я лихорадочно старалась придумать способ тактично намекнуть ему, что в Лондоне множество более важных достопримечательностей, которые мне очень хочется посетить. И вообще, уж не в насмешку ли над моей узколобостью гений повел меня в «Одри»? В таком случае Дик непременно захихикал бы издевательски, а Йен подарил мне широкую улыбку, настолько дружелюбную и заразительную, что лед в груди, возникший в ту минуту, когда я узнала, что еду с ним, наконец начал таять. Наши взгляды встретились, и я впервые улыбнулась абсолютно искренне — не по обязанности. Улыбка вышла не дежурной, не испуганной и ничуть не вымученной.
— Будем здоровы, Джейн, — сказал Йен, поднимая еще пустой бокал.
— Будем, Йен, — подтвердила я, с легким звоном коснувшись его бокала краешком своего.
За бельгийским пивом, мидиями и жаренной по-французски картошкой наши отношения представились мне в ином свете: нормальные, непринужденные и более ровные, чем прежде. Мы поговорили о поездке Йена в Йоркшир и о том, что вторая неделя выставки будет похожа на первую, разве что немного посвободнее. Йен вел себя по-дружески, и я почти забыла, что считаю его ловким мошенником и мистификатором. Я даже решилась спросить, правда ли, что он сделал своим дилером Дика Риза единственно из-за созвучия фамилий.
— Вы сочли бы это большой глупостью, не правда ли? — пожал плечами Йен.
Я сунула в рот последний ломтик жареной картошки, посчитав, что это не ответ.
