заурядной фамилии Лейн, мать выбрала питомцам особенные, уникальные клички, упустив из виду, что у собак не бывает фамилий. Тот факт, что родная дочь носит односложное имечко Джейн, маму не волновал.
— Джейн, — послышался в трубке голос Дика. — Йен только что закончил очередной шедевр — «Без названия: чернь и серебро». Сара Клеймур пишет о ней в «Арт ньюс». Я хочу, чтобы ты предоставила ей необходимую информацию о работах и биографии скульптора.
— Да, Дик, я займусь этим прямо сейчас.
— Да, ты займешься этим прямо сейчас. Еще я хочу, чтобы письмо с предложением приобрести новую скульптуру Йена было отправлено Питеру Бр…
Интерком у Дика барахлит уже два месяца, отключаясь в самые неподходящие моменты и лишая подчиненных важной информации. Я объясняла это Дику и даже попросила однажды перейти на телефон, но начальник велел мне убираться из кабинета.
— Простите, какому Питеру?
— Бра… — Интерком снова выключился.
— Одну минуту, Дик, я сейчас поднимусь.
Положив трубку, я поколебалась: не напомнить ли начальнику, что интерком все-таки нужно починить? Шагая вверх по ступенькам, я почувствовала на себе колючий взгляд новой секретарши Дика Аманды, разительно напоминавшей длинношеего велоцираптора с выпученными глазами из «Парка юрского периода». Когда Аманда вытягивала шею, я не могла отделаться от неприятного ощущения, что из-за секретарского стола вот-вот выскочит настоящий динозавр и погонится за мной.
Полупустой и скупо освещенный кабинет Дика занимает половину второго этажа. Босс — маленький человечек за огромным столом — глумливо ухмыльнулся при моем появлении. На секунду меня охватило безумное искушение крикнуть Дику, насколько он отвратителен, добавив, что единственная причина, почему с ним хоть кто-то работает, состоит в том, что он агент одного из выдающихся представителей современного искусства. Кстати, увольнение от Дика Риза равносильно получению волчьего билета — на работу в художественных салонах вас не возьмут. Обладая довольно серьезными связями и определенным весом в мире искусства, Дик не колеблясь подвергнет остракизму артгалереи, осмелившиеся браконьерски присвоить его бывших подчиненных. Еще я с удовольствием посоветовала бы боссу избегать носить яркие цвета, лишний раз подчеркивавшие его квадратный формат. Но я лишь сказала:
— Доброе утро. Извините, не расслышала имени клиента.
— Браун, — прошипел начальник.
— Спасибо. Дик не унимался:
— Бра-ун!
— Спасибо, Дик, я знаю, как пишется Браун, просто не поняла из-за сломанного интеркома.
Начальник очень долго смотрел на меня, потом бросил взгляд на блокнот, лежавший на столе, и снова уставился на меня:
— Б-р-а-у-н, — сказал он, выдохнув каждую букву, словно изнемогая от усталости или претерпевая адскую боль.
Я повернулась уходить.
— Джейн, постой, я не закончил.
Я напомнила себе, как сложно будет получить работу в другом артсалоне.
— Сотрудницам галереи нельзя являться на работу в пляжных платьях. На сегодня пересядь в упаковочную.
Я опустила глаза на свое пастельных тонов платье в диагональную полоску. Конечно, не совсем деловой стиль, но в такую жару можно бы сделать исключение…
— Попроси Аманду сесть внизу и приветствовать клиентов, — продолжал босс, не поведя бровью. — Еще попроси ее послать Питеру Брауну письмо с сообщением о новой скульптуре Йена. Я хочу, чтобы ты сосредоточилась на подготовке к выставке. Между прочим, в нашем павильоне всего одна скульптура Йена Рис-Фицсиммонса. Позвони Йену и подготовь список работ, которые он пожелает выставить.
Йен Рис-Фицсиммонс. Скульптор-абстракционист из Лондона, признанный выдающимся мастером не только в Нью-Йорке, но и во всем мире. Через много лет в учебнике по истории искусств непременно появится глава под названием «Скульптура начала двадцать первого века: Йен Рис-Фицсиммонс». В середине девяностых, когда критики и кураторы выставок с удовольствием муссировали теорию гибели живописи и скульптуры, появление Йена с его работами, во многих отношениях походившими на трехмерную живопись, произвело эффект разорвавшейся бомбы. Мир искусства сразу принял и полюбил творения Йена, более прекрасные, чем сама жизнь. Сейчас невозможно открыть «Артньюс», «Артфорум» или даже раздел «Искусство и досуг» в «Нью-Йорк таймс», чтобы не наткнуться на статью о Йене и его успехах.
При всем этом я со стыдом вынуждена признаться, что не понимаю произведений Рис- Фицсиммонса.
Несмотря на степень магистра истории искусств, я не в состоянии объяснить цель творчества Рис- Фицсиммонса или выразить словами смысл его скульптур. Я всегда считала, что отлично разбираюсь в современном искусстве: водила экскурсии по музею Уитни, писала диплом по творчеству Энди Уорхола — словом, это был мой конек. Я уверенно и со знанием дела рассуждала о полотнах Уорхола с изображением обычных предметов, об использовании штампов массовой культуры и поиске новых приемов в искусстве. Я не случайно говорю о своих талантах в прошедшем времени. Раньше я в совершенстве владела темой, обладала глубоким пониманием, разбиралась в тенденциях, но это было задолго до Йена и Дика. Сейчас я все чаще думаю: я знаю только то, что ничего не знаю.
Честно говоря, Йен мне не нравится.
До поступления в галерею Дика Риза я считала, что общение с гениальными художниками и скульпторами есть потрясение и истинное откровение. В действительности это совершенно иначе: встречи с ними — это труд и напряжение. Когда речь заходит о Йене, Дик становится опаснее, гнуснее, враждебнее, надменнее, мелочнее — словом, гораздо хуже обычного. Уже одно присутствие Йена отравляло мне жизнь и затрудняло работу, поэтому я всячески старалась избегать контактов с ним.
Напротив, на Дика Йен действовал противоположным образом. Роль дилера самого Рис-Фицсиммонса делает шефа почти всемогущим. Дик всячески старается угодить Йену, раболепно угадывая малейшие желания мастера, прекрасно понимая, что уход Йена Рис-Фицсиммонса лишит нас лавров лучшей артгалереи Нью-Йорка, заставив довольствоваться ролью заурядного нью-йоркского художественного салона.
Стараясь отогнать невеселые мысли, я спустилась в холл мимо работы «Без названия, номер девять», большой пастельно-зеленой скульптуры Йена, и направилась в упаковочную. Устроившись рядом с техническим работником (а если точнее — грузчиком) Сэмом, постоянно пребывавшим под кайфом, я, как было велено, сосредоточилась на первоочередной задаче — подготовке к выставке.
Я уже заказала краску для стен павильона, договорилась о перевозке скульптур и разослала пригласительные билеты богатым клиентам, которые не задумываясь выложат шестьсот тысяч «зеленых» за скульптуру, но оскорбятся и разобидятся, услышав просьбу заплатить пять долларов за входной билет. Я распечатала побольше экземпляров биографии Йена, отложила две коробки последних каталогов и подготовила пресс-релиз, который Аманда переписала заново, — по мнению Дика, я недостаточно полно отразила в нем значение творчества Рис-Фицсиммонса. Осталось только составить прайс-лист, но приходилось ждать, пока Йен лично отберет скульптуры для выставки.
Может, позвонить ему и узнать? Но сейчас мне меньше всего хочется общаться с Йеном. Только не сегодня. Зачем я вообще притащилась на работу, когда могла остаться дома? Хотела лишний раз убедиться, что презираю шефа, не ценю величайшего гения современности, и укрепиться в мысли, что в моей жизни был Джек?
Я решила отправить Йену и-мейл.
В полшестого вечера галерея закрывается для посетителей. Я справилась у Клариссы, не записаны ли на сегодня еще какие-нибудь клиенты. Таковых не оказалось, поэтому я отвлекла Сэма от пятьдесят седьмой партии покера с компьютером сообщением, что возвращаюсь на свое место в выставочном зале. «Ну ты даешь!» — буркнул почему-то грузчик.
