удержавшись, взбрыкнули.
Не было отдельно чистокровного поджарого жеребца и отдельно девчонки в синем рединготе.
Греки называли таких, как мы, кентаврами.
Солнце перевалило к западу. Мы купались в ярких лучах.
Костик пошёл к препятствиям и мы увидели, что он поднимает жерди на целых четыре деления. Я не выдержала:
— Константин Петрович, мы сто тридцать ещё не прыгали! Нам Владимир Борисович самое большее сто двадцать ставил!
У меня не хватило слов, чтобы выразить возмущение, тогда Боргез фыркнул. Он прыгал сто тридцать, но только на корде, один.
— Ну, Светлана, один раз можно и прыгнуть. Вон у Боргеза шкура от здоровья чуть не лопается.
Мы ещё раз на него фыркнули и поскакали. Только на следующий днь я сообразила, что Костик элементарно пытался нас подставить. Тогда же мы только косились на то, как он поднимает тяжёлые жерди препятствий.
Если бы он вчера, например, такое устроил, я бы послала его подальше и уехала на конюшню.
Но сегодня нельзя было так поступить. Я не знала, почему, только чувствовала, что нельзя. То ли ветер был особенный, то ли это от сигнала трубы…
Мы прыгнули разминочное. Не прыгнули, а перелетели!
Зашли на «калитку»…
Только когда стоишь на земле с линейкой в руке, кажется, что лишние двадцать сантиметров — это совсем немного.
Калитка высотою в сто тридцать выглядела очень страшной. Хотелось зайти на неё с рыси, надо будет только толкнуться сильнее и всё. Потом я догадалась, что это человеческая мысль, «впустила» в себя больше лошадиных чувств и поняла, что мы — Боргез! — такое уже прыгали. Ограничить колебание корпуса, последний темп галопа перед толчком чуть шире…
Толчок!
При прыжке всадник должен глядеть вперёд, рассчитывать подход к следующему препятствию. Вместо меня это сделал Боргез, я смотрела вниз, на толстую жердь в облупившейся синей краске, которая медленно, словно время притормозило, проплыла под нами…
Прошли!
Толчок приземления!
Боргез, как всегда, прыгнул мягко, словно были у него вместо ног кошачьи лапы.
Впереди «параллельные»…
После первого препятствия мы перестали опасаться высоты и пришли в совершенный восторг от точности своих движений.
Обычно никогда не бывает так, чтобы каждый прыжок получался идеально, даже если ты — мастер международного класса и под седлом у тебя лучший прыгун планеты. Но в этот раз мы не сделали ни одной ошибки.
Каждый раз перед препятствием мы сокращали или увеличивали махи галопа так, чтобы прийти в самую выгодную для отталкивания точку.
Каждый раз мы прыгали так, что между препятствиями и зацепами копыт оставалось столько места, что будь препятствие высотой не сто тридцать, а сто пятьдесят, мы не задели бы жерди.
Мы прошли маршрут один раз. Я, оглянувшись, увидела на лице иностранца чистый восторг и ни капельки не удивилась.
Мы делали то, для чего были созданы, и делали это хорошо.
Я подумала, что надо запомнить этого человека, может, встретимся на международных соревнованиях года через три!
Ведь если раньше я загадывала, попаду или нет на Олимпиаду, то теперь точно знала: попаду!
— Ещё раз! — крикнул Костик.
Мы подумали, что надо будет его всё же укусить. Как будто без него не ясно, что делать!
Второй раз короткий маршрут мы прошли так же чисто, но ещё веселей. После каждого прыжка Боргез так отбивал вверх задними ногами, что будь мы конём и всадником, мы бы расстались, я просто вылетела бы из седла.
Труба всё пела, и я не мешала жеребцу играть.
Может, мне просто казалось, но тогда и Боргезу тоже казался этот далёкий звук. Он заржал в ответ на сигнал трубы.
Если бы мы не слышали пения фанфары, мы бы на такое не пошли.
На краю, отдельно, стоял тройник. Наверное, это дядя Серёжа, расставляя препятствия, сделал его слишком высоким, а у Костика, видно, не хватало роста опустить самую верхнюю из трёх жердей, поэтому он притворился, что просто это препятствие не замечает и нам не сказал его прыгать.
Сто шестьдесят.
Или сто семьдесят.
Как препятствие на чемпионате мира.
Мы зашли на него, прыгнув канаву. Два наши сердца замирали от страха и восторга.
Прыжок! Я зарылась в гриву лицом.
Нет стука, нет грохота падающих жердей…
Когда жеребец приземлился, я оглянулась. Препятстие стояло.
— Дура! Повёрнутая! — орала Аня.
Я вскинула вверх обе руки, точно так же, как делал это Алый Всадник. Пусть это не по правилам, пусть так не должны поступать спортсмены на соревнованиях.
Мы победили!
Это был наш день!
ГЛАВА 13
Ночью я плакала.
Прошедший день был самым счастливым в моей жизни. Такое счастье просто не может повториться.
И ещё мне было совершенно непонятно, как жить дальше — ведь я изменилась, стала совсем другой, а всё вокруг осталось прежним.
Когда я проснулась утром, мне казалось, будто сон ещё продолжается, я умывалась, одевалась, ела пшённую кашу и всё это время видела себя как бы со стороны, и ждала кажудю секунду, что кто-нибудь заметит, как я изменилась.
Никто не замечал.
А мне было так неудобно, как неудобно ходить в одежде, из которой выросла. Теперь я понимала, почему не может Машка включиться в нашу жизнь.
Если ты испытала большое счастье или большое горе, трудно после этого жить, как ни в чём ни бывало.
После завтрака я побежала на конюшню к Боргезу, и в том, как он потянулся ко мне, во всплеске его чувств услышала отголосок вчерашнего счастья и поняла, что мой золотой конь тоже всё помнит и тоже стал другим…
По дороге в школу Машка вслух мечтала о том, как с Владимиром Борисовичем поедет выбирать себе нового жеребёнка. А я рассказала ей о том, что зачем-то меня ищет Олег. Но Машка мыслями была далеко. Оказывается, в прошлую субботу она тоже говорила с Романом Ивановичем. Он объяснил, что в новой инкарнации Карагач, скорее всего, будет человеком, но не надо из за этого расстраиваться, потому что всё равно она сможет найти коня, который бы подходил к ней, как подходит замку ключ, и всё будет как надо.
