миссис Тишфилд.
— Я думаю, его скоро выставят на продажу.
— Наверняка.
— Почему бы нам его не купить?
Генри поднял свою красивую седую голову от газеты и в недоумении уставился на нее.
Эдвина набралась мужества и сказала:
— Чтобы там жить.
— Но мы живем здесь.
— Мы уже немолоды. Хилл-хаус становится для нас слишком велик.
— Мы далеко не такие старые.
— Просто я подумала, что это будет разумно.
— А что ты хочешь делать с этим домом?
— Ну… Если Родни скажет, что собирается когда-нибудь здесь поселиться, мы сдадим его в аренду. А если нет, можем продать.
При этих словах Генри отложил нож и вилку и потянулся за скотчем с содовой. Она не отрываясь глядела на мужа. Он отставил стакан и спросил:
— И когда же тебя посетила столь гениальная идея?
— Сегодня. Нет, пожалуй не сегодня. Она уже некоторое время крутилась у меня в голове. Генри, я люблю Хилл-хаус не меньше, чем ты. Но давай посмотрим фактам в глаза: дети разъехались. У них теперь собственная жизнь. А мы не сможем вечно жить в этом доме…
— Не понимаю почему.
— Потому что за ним нужно смотреть. Сад…
— Если у меня не будет сада, чем я стану заниматься? Только представь меня в доме миссис Тишфилд: как я каждый раз бьюсь лбом о притолоку, проходя через двери. Если я не умру от черепно- мозговой травмы, то сойду с ума на почве клаустрофобии. Закончу свои дни как эти старые бедолаги, которые в полдень являются в паб и сидят там до закрытия. К тому же, это ведь наш дом…
— Просто я подумала… Стоит заглянуть немного вперед…
— Я постоянно заглядываю вперед. Жду весны, когда проклюнутся луковицы. Потом лета, когда зацветут мои розы. Жду, когда Родни найдет себе невесту, а Тесса — жениха и мы сыграем их свадьбы в этом доме. Жду, когда они с семьями будут приезжать к нам на каникулы. Мы преодолели немало трудностей, пока растили детей, так что теперь имеем полное право наслаждаться жизнью.
Помолчав немного, Эдвина ответила:
— Да.
— Похоже, я тебя не переубедил.
— Да нет, ты прав. Но и я тоже права по-своему.
Он протянул через стол руку и накрыл ее ладонь своей. Она сказала:
— Я скучаю по детям.
Он не стал с ней спорить.
— Где бы мы ни жили, мы все равно будем по ним скучать.
Через две недели ей позвонила Розмари.
— Эдвина, я тут подумала про годовщину вашей свадьбы. Приезжайте поужинать со мной и с Джеймсом, и мы немного это отметим. В субботу через две недели. Скажем, в половине восьмого.
— О, Розмари, ты так
— Значит, договорились. До встречи через две недели — если не увидимся раньше.
В тот же вечер позвонила и сестра Генри Кейт.
— Эдвина, вы собираетесь отмечать тридцатую годовщину свадьбы? — спросила она.
— Я думала, ты забыла.
— Ну что ты, конечно я помню! Как я могла забыть?
— Ну, вообще-то мы идем на ужин к Джеймсу и Розмари. Она пригласила нас сегодня утром.
— Великолепно! Я-то грешным делом подумала, что вы с Генри собираетесь съесть по отбивной у себя на кухне и никак не отмечать эту дату. Но теперь я не беспокоюсь. Увидимся. Пока!
Тридцать лет. Она проснулась под шум дождя, барабанившего в окна, и плеск воды в ванной — это Генри принимал утренний душ. Эдвина лежала в кровати, глядя на дождь, и думала: «Я замужем уже тридцать лет». Она попыталась вспомнить день свадьбы и поняла, что почти все забыла за исключением того, что ее младшая сестра решила отгладить нижнюю юбку от свадебного платья и прожгла тонкий шелк. Все стали охать и ахать, словно случилась невесть какая беда, хотя на самом деле это не имело никакого значения. Она повернулась на подушке и позвала: «Генри!» — и через секунду он выглянул из двери ванной, с мокрыми волосами и полотенцем вокруг бедер.
Она сказала: «Поздравляю!» — и Генри, весь мокрый и благоухающий, подошел поцеловать ее. В руках у него был небольшой сверток в красивой упаковке. Она сняла бумагу и увидела коробочку из красной кожи, а в ней сережки: маленькие золотые листики и на каждом — жемчужинка.
— Какие красивые! — Эдвина села в постели, а Генри подал ей зеркало, чтобы она могла надеть серьги и полюбоваться собой.
Еще раз поцеловав жену, он пошел одеваться, а она спустилась вниз и приготовила завтрак. Когда они сидели за столом, постучался почтальон: он принес телеграмму от Родни и открытки от Тессы и Присциллы. «Мысленно с вами», — было написано на открытках. «Поздравляем!» «С наилучшими пожеланиями, с любовью», — говорилось в них.
— Что же, очень мило с их стороны, — сказал Генри. — По крайней мере, они не забыли.
Эдвина в четвертый раз перечитывала телеграмму Родни.
— Да.
Встревоженный, Генри поднял голову.
— Надеюсь, ты не чувствуешь себя старой от того, что замужем за мной уже тридцать лет?
Она поняла, что он вспомнил про дом миссис Тишфилд, хотя больше они об этом не заговаривали. И все-таки мысли о доме по-прежнему бродили у нее в голове и она посматривала, не исчезла ли вывеска «Продается». Пока что дом никто не купил.
Она ответила:
— Нет. — Нет, не старой, а просто опустошенной, как комнаты наверху.
— Прекрасно. Я не хочу, чтобы ты думала, будто постарела. Ты еще совсем молодая. По-моему, сейчас ты еще прекраснее, чем раньше.
— Все дело в новых сережках.
— Я так не думаю.
Дождь не прекращался до самого вечера. Эдвина провела этот день за варкой варенья; поскольку вечером они шли в гости, камин в маленькой гостиной разжигать не стали. Когда варенье было готово, разлито по банкам и спрятано в кладовой, пришло время одеваться. Она подкрасилась, расчесала волосы, надела черное бархатное платье и побрызгалась любимыми духами. Помогла Генри застегнуть запонки, обмахнула щеткой его лучший выходной костюм из серой фланели.
— Пахнет нафталином, — заметила она.
— Все выходные костюмы пахнут нафталином.
Принаряженный, Генри выглядел красивым, даже величественным. Они погасили свет и спустились по лестнице. Заперли парадную дверь, попрощались с собаками, захлопнули за собой двери кухни и под дождем побежали к машине. Забрались в салон и покатили вниз по склону холма, оставив свой дом, холодный, темный и безлюдный, позади.
Тернеры жили в десяти милях от них на другом конце деревни. Как только Генри с Эдвиной выбрались из машины, распахнулась парадная дверь и из нее пролился желтый свет, окрасив дождевые
