Я открыл рот, и… ничего не получилось.
Когда мы уезжали из Лондона, папа битый час пытался протолкать свой шкаф в дверь спальни. Клал его на бок, перекувыркивал вверх ногами, наклонял то в одну сторону, то в другую – шкаф не пролезал. Слова «мама», «шашни», «папа», «пьянство» – они как тот шкаф, слишком большие, не пролезают. Как ни старался, я не мог пропихнуть их между зубами.
От леденца уже почти ничего не осталось, когда я наконец выдавил:
– Просто мне эта футболка нравится, вот и все. А ты почему носишь эту штуковину на голове? – спросил я, чтобы поменять тему.
– Хиджаб, – сказала Сунья.
– Хи… что?
– Хиджаб. Так это называется.
Я повторил слово несколько раз. Классно оно звучало. А потом мне вдруг взбрело в голову: что бы сказал папа, если б увидел, как я сижу с мусульманкой, переодетой привидением, и слушаю мусульманские слова? И я даже знал, что он скажет. Мало того – я буквально видел, как он это скажет, видел его сморщившееся лицо, полные слез глаза, урну в дрожащих руках.
Я встал. Меня уже тошнило от конфет. В пакете их еще навалом осталось – я съел только четвертую часть, – но я шмякнул пакет Сунье на колени:
– Забирай, я пошел домой. – И, нога за ногу, прочь, срывая с себя бинты и туалетную бумагу.
С одной стороны, мне больше не хотелось дружить с Суньей, а с другой – ужасно хотелось, чтобы она меня догнала и спросила: «Ты чего?» Я доплелся до поворота. Еще пять шагов – и я скроюсь из виду. Стараясь не оглядываться, приостановился, но моя собственная шея меня не слушалась – взяла и, сам не пойму как, повернулась назад. А сзади Сунья – бежит за мной вприпрыжку.
– Ты что, боишься, Человек-паук? – спросила она. – Супергерои так не удирают.
Стоило Сунье со мной поравняться, как я ускорил шаг, будто хотел обогнать ее. На самом деле я и хотел и не хотел этого.
– Ничего я не боюсь, – буркнул я. – Просто опаздываю. Папа сказал, чтоб я был дома к восьми.
Она сунула мне в руки пакет:
– Эх ты, врун несчастный! Давай меняться – твою кока-колу на мою шоколадную мышь?
Из-за поворота ударил свет фар. Я узнал машину. Схватил Сунью за руку. Спрятаться! Где бы спрятаться? Папа уже тормозит. Сердце стучало как бешеное. Вокруг ни домов, ни заборов. Укрыться негде!
– Ты что? – удивилась Сунья.
Я хотел крикнуть: БЕГИ! Но было уже поздно: скрипнули тормоза, с жужжанием опустилось стекло, и машина остановилась прямо рядом с нами. Папа высунулся в окно и уставился на нас. Я отпустил руку Суньи.
– Конфеты или проделка? – Я вытянул руки, как зомби, состроил рожу, как у мертвеца, и забубнил гробовым голосом: – Конфеты-или-проделка-конфеты-или-проделка-конфеты-или-проделка…
Во что бы то ни стало надо было отвлечь папино внимание! Сунья еще не успела скинуть свою простыню, если папа не станет приглядываться, он, может, и не заметит, что привидение – мусульманка.
– Кто это с тобой? – буркнул папа.
Я и глазом не успел моргнуть, тем более придумать какое-нибудь английское имя, а Сунья уже отозвалась:
– Я Сунья.
И папа вдруг улыбнулся!
– Очень приятно, – ответил он. От него пахло пивом. – Вы с Джеймсом учитесь в одной школе?
Сунья затараторила:
– Мы учимся в одном классе, и сидим за одним столом, и у нас все общее – и конфеты, и секреты!
Папа удивленно шевельнул бровями, но по лицу было видно, что он доволен.
– Надеюсь, ты тоже славно потрудилась, – пошутил он.
Сунья засмеялась и сказала:
– Само собой, мистер Мэттьюз!
А я таращился, таращился на папу, который улыбнулся мусульманке и предложил подвезти ее домой.
Мы пристегнули ремни. Мой ремень так меня зажал, даже жарко стало. Если родители Суньи во дворе, или если у них отдернуты шторы, или если они выбегут на улицу сказать спасибо, папа увидит их смуглую кожу и взбесится. Машина виляла по дороге, и я все думал про те ролики по телевизору – про вождение в нетрезвом состоянии. Там в конце все всегда умирают. У меня на душе кошки скребли: зачем только я разрешил Сунье сесть в машину, когда папа явно перебрал лишнего. А Сунья преспокойненько жевала конфеты и болтала без умолку. Я по голосу слышал, что она улыбается, как будто у каждого ее слова была радостная мордашка. Она говорила, что всю свою жизнь живет в Озерном крае, что папа у нее доктор, а мама ветеринар, что у нее два брата – один заканчивает школу, а другой учится в Оксфорде.
– Толковая семья, – уважительно отозвался папа.
– Вон тот дом справа, – показала Сунья, и мы притормозили у больших ворот.
За шторами горел свет, но на улице никого не было.
– Спасибо, что подвезли, – сказала Сунья, выскакивая из машины и размахивая своим пакетом. А я только и видел, что ее смуглые пальцы, и молился, как никогда горячо, чтобы папа не заметил.
Но он улыбнулся и сказал:
– Всегда пожалуйста, милая.
И Сунья убежала в развевающейся на ветру белой простыне.
Папа развернулся и поехал в обратную сторону. А я смотрел в заднее стекло и видел, как Сунья скрылась в воротах. Папа глянул на меня в зеркало заднего обзора:
– Она что, твоя подружка?
Я покраснел и сказал:
– Еще чего.
А папа засмеялся:
– А было бы здорово, сынок. По-моему, Соня хорошая девочка.
И мне вдруг захотелось заорать во все горло: ЕЕ ЗОВУТ СУНЬЯ, И ОНА МУСУЛЬМАНКА! Просто чтоб услышать, что он на это скажет. Я ведь отлично понимал: если бы папа увидел Сунью в хиджабе, а не в дурацкой простыне, он бы не счел ее хорошей девочкой. Ни за что на свете.
9
![](/pic/1/2/1/7/3/7//i_010.png)
Сегодня утром мы занимались в библиотеке. Я взял книжку про викторианцев. Там говорилось, что в старые времена женщины сидели дома и воспитывали детей, а на работу не ходили и никогда не бросали своих мужей, потому что получить развод было трудно и очень дорого. Я как раз подумал: вот было бы здорово жить в Викторианскую эпоху, и тут у меня на спине оказалась чья-то рука. Я был уверен, что это Дэниел, и как заору: «Миссис Фармер!» – хотя там была табличка «
А она спрашивает:
– В чем дело?
Я говорю:
– Он щиплется!
Но рука была директорская. Директор хмыкнул и вытолкал меня в коридор, а миссис Фармер пробурчала вслед:
– Пора бы научиться уважать старших, молодой человек.
Директор воззрился на меня сверху вниз, я мог заглянуть ему прямо в ноздри. Как, интересно, он дышит через такие заросли?
– Какие-нибудь дела на завтра есть? – спросил он.
Я говорю:
– Нет.